Мель­чай­шие подроб­но­сти дол­го не мог­ли дого­во­рить­ся и бузи­ли раз­но­шёрст­ной гурь­бой, пере­ми­на­ясь с ноги на ногу у вхо­да в паб. Те, что повы­ше ростом, удив­лён­но погля­ды­ва­ли на коро­ты­шек, тщет­но пыта­ю­щих­ся, вытя­нув шеи и при­под­няв­шись на цыпоч­ках, раз­ли­чить очер­та­ния счаст­лив­чи­ков внут­ри, по ту сто­ро­ну дым­ча­то­го стек­ла. Мы люби­ли сюда наве­ды­вать­ся по пят­ни­цам, это точ­но. Хоро­шо пом­ню олив­ки в лужи­це пива, оплыв­шие све­чи и спёр­тый дух бобов с горо­хо­вым пюре, но вот како­го он был роста? Долж­но быть, повы­ше Пуш­ки­на, тот уж слиш­ком для меня низень­кий. Кто из этой рас­трё­пан­ной ком­па­нии и поче­му под­ки­нул мне сей­час такую иди­от­скую идею? Неуже­ли зарос­ший куста­ми бакен­бард афро­аме­ри­ка­нец? Наде­юсь, что совсем не похож; луч­ше бы вот этот – упру­го­за­дый мулат с пово­ло­кой в мас­ля­ни­стых гла­зах. Или, на худой конец, заи­ка­ю­щий­ся нем­чу­ра, изъ­еден­ный рыт­ви­на­ми пры­щей пере­ход­но­го воз­рас­та. Не суть, ско­рее все­го, он выгля­дел при­ем­ли­мо для того, что­бы пока­зать его роди­те­лям, не менее снос­но, что­бы позна­ко­мить с замуж­ни­ми подру­га­ми и, навер­ня­ка, более чем удо­вле­тво­ри­тель­но, что­бы меня тяну­ло под­смат­ри­вать в щёл­ку при­от­кры­той две­ри ван­ной. Сле­ду­ю­щий бокал (вздох, шаг) и сле­ду­ю­щая загад­ка – голос. Обво­ла­ки­ва­ю­щий, сры­ва­ю­щий­ся, уве­рен­ный, хрип­лый? Гово­рил ли он что-нибудь? А если да, то на каком язы­ке? Что угод­но, толь­ко плиз не сла­вян­ский, вели­кий и могу­чий, на кото­ром мне в ухо было нашёп­та­но мил­ли­он с лиш­ним милых пако­стей. Надо бы пой­ти к лору, пусть про­ве­рит, не оста­лось ли чего, а то кажет­ся, что слы­шу не очень. Вот сей­час, что за шум? А‑а, это горст­ка тех самых сбив­чи­вых вос­по­ми­на­ний, жав­ших­ся друг к друж­ке у поро­га, рас­пах­ну­ла дверь и зава­ли­лась внутрь с радост­ным лаем. Ну конеч­но же, Иодель – пред­за­кат­но­го цве­та ретри­вер, по утрам, вме­сто будиль­ни­ка, лизав­ший мне пят­ки, раз­ме­та­ю­щий сво­им радост­ным хво­стом мои акку­рат­но сло­жен­ные шмот­ки, пове­ли­тель­но при­дав­ли­ва­ю­щий коле­ни сво­ей тёп­лой баш­кой с пони­ма­ю­ще-мор­га­ю­щи­ми гла­за­ми, под­пры­ги­ва­ю­щий мне до носа, толь­ко я про­со­вы­ва­ла его, при­от­во­рив калит­ку на даче, где он жил со сво­им хозя­и­ном. А того зва­ли… теперь уже и не вспомнишь.

 

Пере­лист­нув ещё пару невнят­ных стра­ниц, кни­жи­ца была без­на­дёж­но захлоп­ну­та, да и пора. Каза­лось, встреч­ные её избе­га­ли, слов­но ста­ра­ясь не задеть, не при­ве­ди гос­по­ди столк­нуть­ся, заце­пить пле­чом или насту­пить на ногу, не схлест­нуть­ся обна­жён­ны­ми взгля­да­ми, не каш­ля­нуть слу­чай­но в её сто­ро­ну. Взрос­лые про­шмы­ги­ва­ли мимо на поря­доч­ной дистан­ции, и толь­ко неук­лю­жий кара­пуз, сам того не зная, отва­жил­ся запу­тать­ся у неё под нога­ми на сво­ём трёх­ко­лёс­ном чуде. «Про­сти­те, бога ради», – и сму­тив­ша­я­ся до покрас­не­ния мамаш­ка рез­во отта­щи­ла пре­ступ­ни­ка. Даже вечер не осме­ли­вал­ся подой­ти, жму­рясь от при­ста­ву­че­го солн­ца на выго­рев­шей широ­кой ска­мей­ке в даль­нем углу скве­ра. Отсчи­тав цать шагов и поряд­ка сот­ни пуль­си­ру­ю­щих уда­ров в вис­ках, на краю лавоч­ки при­мо­сти­лась её сум­ка – живу­щий сво­ей напы­щен­ной жиз­нью теле­фон (сре­до­то­чие страш­ных тайн, собра­ние угро­жа­ю­щих сек­ре­тов, кол­лек­ция смерт­ных зага­док и греш­ных жела­ний), смя­тый обры­вок афи­ши, рас­тер­зан­ная коло­да карт, пара плат­ков, немно­го денег, пома­да и запе­ча­тан­ный фла­кон духов. Син­те­зи­руя в вооб­ра­же­нии их пред­вку­ша­е­мо-ска­зоч­ный аро­мат из про­чи­тан­ных отзы­вов счаст­ли­вых обла­да­тель­ниц ново­мод­но­го чуда, её аль­тер-эго вдруг заупря­ми­лось и наот­рез отка­за­лось раз­во­ра­чи­вать шеле­стя­щую обёрт­ку. По край­ней мере, пока не пред­ста­вит­ся слу­чай, от кото­ро­го нику­да – к при­ме­ру, день рож­де­ния вели­ко­го поэта, в томик кото­ро­го сле­ду­ет втис­нуть наду­шен­ную открыт­ку, или томи­тель­ное путе­ше­ствие в несве­жем, дре­без­жа­щем недель­ной уста­ло­стью вагоне поез­да, от духо­ты кото­ро­го впо­ру обер­нуть­ся коко­ном из пяти­крат­но рас­пы­лён­но­го эликсира.
– Зна­ко­мый запах, – неожи­дан­но мот­нув голо­вой, свист­нул ветер, даже не гля­нув в её сто­ро­ну. – Сей­час таких не про­из­во­дят. Отку­да взяли?
Тут же рядом с сумоч­кой неиз­вест­но отку­да вырос­ла непо­ча­тая бутыл­ка сухо­го мар­ти­ни и два бока­ла. – Позволите?
Когда в послед­нюю, слов­но с изящ­ным умыс­лом обро­нен­ную, кап­лю засу­нул свой нос воро­ва­то огля­ды­ва­ю­щий­ся воро­бей, оба, немно­го поша­ты­ва­ясь, вста­ли и мед­лен­но рас­та­я­ли в маре­ве нелов­ко ухо­дя­ще­го дня.
Её утрен­ние сбо­ры были, как все­гда, спо­ры и стре­ми­тель­ны (не опоз­дать бы): день­ги, кар­ты, теле­фон, клю­чи, плат­ки, пома­да. А завет­ные духи? Так вот ведь зачем клеился…

 

«Какая же несу­свет­ная чушь – совре­мен­ные корот­ко­мет­раж­ки», и, свер­нув от «Одео­на» по рю Дан­тон, дли­на кото­рой ров­нё­хонь­ко поз­во­ля­ла выбро­сить толь­ко что уви­ден­ное из голо­вы, а заод­но и выку­рить тре­пет­но и отче­го-то неров­но дро­жа­щую в пот­ных паль­цах сига­ре­ту, он опу­стил­ся на досад­ли­во скрип­нув­шую ска­мей­ку у набе­реж­ной. Над невоз­му­ти­мой и вальяж­но рас­ки­нув­шей­ся как буд­то скром­ны­ми, но на повер­ку широ­ки­ми бере­га­ми Сеной тек­ла игри­во жур­ча­щая фран­цуз­ская речь, бой­ко пере­ка­ты­вая грас­си­ру­ю­щие R обо­их полов и пере­пле­та­ясь вол­на­ми взъеро­шен­ных локон шест­на­дца­ти­лет­них, нико­му пока ещё не пове­дан­ных, жела­ний с пубер­тат­но-рас­те­рян­ным вет­ром, любо­зна­тель­но загля­ды­ва­ю­щим то в одну, то в дру­гую под­во­рот­ню, где в одном из сле­пых зако­ул­ков при­ту­ли­лось страш­но устав­шее от днев­ной суто­ло­ки и бес­тол­ко­вой, не на шут­ку натёр­шей ноги, бегот­ни вре­мя в поно­шен­ном пла­тьиш­ке, зна­вав­шем и луч­шие вре­ме­на, когда тури­сты были ред­ко­стью и обра­ща­лись к мест­ным исклю­чи­тель­но на язы­ке, выучен­ном в туман­ном Итоне и в наши дни изред­ка прак­ти­ку­е­мым в окрест­но­стях Оксбри­джа. Доно­сив­ше­е­ся отку­да-то из задво­рок бояз­ли­вое, но настой­чи­вое покаш­ли­ва­ние вре­ме­ни веж­ли­во напом­ни­ло о шум­ной, про­сто­ре­чи­вой ком­па­нии, навер­ня­ка поза­быв­шей как его отпра­ви­ли в лав­ку за углом попол­нить запа­сы и ско­рее все­го уже и не жду­щей ни вина, ни его воз­вра­ще­ния. Встрях­нув голо­вой, но так и не сбро­сив нале­тев­шую с бере­гов реки грусть, он шаг­нул в таин­ствен­ную утро­бу бли­жай­ше­го супер­мар­ке­та. Жена бака­лей­щи­ка сиде­ла немно­го поза­ди хозя­и­на, в позе «три чет­вер­ти», осо­бен­но попу­ляр­ной у фото­гра­фов, рабо­та­ю­щих в сти­ле «гла­мур», бла­го­да­ря её физио­ло­ги­че­ской дина­мич­но­сти и отсут­ствию содер­жа­тель­но­сти. Опыт соро­ка­лет­ней жен­щи­ны одно­знач­но и без­оши­боч­но гово­рил ей, ука­зы­вая на поку­па­те­ля, что и здесь в своё вре­мя не обо­шлось без опи­сан­ных под­штан­ни­ков и изво­зю­кан­ных джин­сов. Его пой­ман­ный с полич­ным взгляд испу­ган­но замер и роб­ко уце­пил­ся за это дели­кат­ное, непро­из­не­сён­ное вслух вза­и­мо­по­ни­ма­ние, напрочь поза­быв о набран­ных в кор­зи­ну дели­ка­те­сах и о всё-ещё упря­мо, напря­жён­но и злоб­но тика­ю­щих в вис­ках сколь­ких-то мину­тах, по про­ше­ствии кото­рых над­ле­жа­ло вер­нуть­ся к поряд­ком озве­рев­шим от голо­да и жаж­ды гостям, зата­рив­шись всем необходимым.
– Что-нибудь ещё? – угод­ли­во поин­те­ре­со­вал­ся бака­лей­щик. – Све­жий сыр, багет?
– Вер­ни моло­дость дев­чуш­ке с тугой косой, дай ей спо­кой­но прой­ти по школь­но­му кори­до­ру, не при­гла­шай на позд­ний пят­нич­ный сеанс в кино, и не смот­ри так при­сталь­но в эти серые гла­за, тре­буя неиз­беж­но­го «да», не зна­комь её с роди­те­ля­ми, не дари цепоч­ку фаль­ши­во­го жем­чу­га на день рож­де­нья, не…
– За всё вме­сте выхо­дит сто пять­де­сят три туг­ри­ка. Для вас округ­лим да ста пяти­де­ся­ти. Спа­си­бо за покупку!

 

– Нако­нец-то, все зажда­лись. А где же вино?
– Кажет­ся, забыл в лав­ке. Начи­най­те, я ско­ро вернусь.
Вот оно – обе­щан­ное вино в пле­тён­ке рас­те­рян­но выгля­ды­ва­ет из-за при­лав­ка, не нахо­дя себе места на узкой пол­ке и сму­ща­ясь соб­ствен­ной дород­но­сти. На эти­кет­ке вро­де кот дю рон, но луч­ше бы кот д’и­ву­ар, где когда-нибудь, после эпо­хи вели­ких гео­гра­фи­че­ских откры­тий, мне поз­во­лят не гоге­нить, а плес­кать­ся в бес­ко­неч­ных водах гви­ней­ско­го зали­ва вме­сте с наро­дом густо­на­се­лён­ней­шей стра­ны чер­но­ко­жих. Гви­нея не фран­цуз­ская – моя! Вку­пе с милы­ми гви­ней­ка­ми и бер­бер­ка­ми, меша­ю­щи­ми пор­ту­галь­ский с кре­оль­ским, где на одном бере­гу мы соби­ра­ем при­горш­ня­ми золо­то, на дру­гом (в охап­ку, когда уже не вме­ща­ет­ся в кор­зи­ны) сло­но­вые кости, на тре­тьем – перец, крас­ное басам­ское или чёр­ное эбе­но­вое дере­во. Кофе, какао, бана­ны и ана­на­сы летят в воду – их попро­сту слиш­ком мно­го. И посколь­ку у меня с собой чемо­дан хини­на, то нече­го боять­ся слу­чай­ных поце­лу­ев буду­щих (лет через десять ещё под­рас­тут) рабынь, обла­да­ю­щих восем­на­дца­тью про­цен­та­ми гра­мот­но­сти, с лих­вой доста­точ­ны­ми для соби­ра­ния бив­ней и сча­стья, пред­ска­зан­но­го экзаль­ти­ро­ван­ной пра­баб­кой с хреб­том льви­цы из коро­лев­ства Каабу:
Здесь меня назы­ва­ют Джо­ли­ба, а даль­ше я безум­ная река памя­ти. Я пом­ню, где про­те­ка­ла и кто вхо­дил в мои воды, кто сидел, при­жав­шись друг к друж­ке на бере­гу, кто пря­тал­ся в камы­шах, кто укры­вал­ся за валу­на­ми, кто под­смат­ри­вал за звёз­да­ми. Ярост­но и испу­ган­но стру­ясь, я, стре­мя голо­ву, про­но­шусь мимо незна­ко­мых бере­гов, отчёт­ли­во видя перед собой толь­ко тот щуп­лый руче­ёк, что отча­ян­но вырвал­ся из дет­ской запру­ды, воз­ве­дён­ной вата­гой пяти­лет­них кара­пу­зов. Бур­ля и отфыр­ки­ва­ясь, с наиг­ран­ным тру­дом, пре­одо­ле­вая на сво­ём (впо­след­ствии доволь­но без­за­бот­ном) тече­нии мел­кие камеш­ки, он дура­чил­ся, пока не повстре­чал воль­гот­ное рус­ло, куда и влил­ся с пени­стым удо­воль­стви­ем, раз­дав­шись в пле­чах и недо­умён­но побрыз­ги­вая на нето­роп­ли­во про­гу­ли­ва­ю­щих­ся вдоль бере­га оди­но­ких меч­та­те­лей, вре­мя от вре­ме­ни даря­щих мне вен­ки из поле­вых цве­тов и береж­но спус­ка­ю­щих их на воду, что­бы я отнес­ла их в те края, о кото­рых они пона­ча­лу испи­са­ли строй­ны­ми стан­ца­ми сти­хов целую кипу листов, а потом сло­жи­ли их в бумаж­ные кораб­ли­ки, что теперь юрко шны­ря­ют бок о бок с вен­ка­ми. А всё лишь для того, что­бы я подо­бра­ла, отнес­ла и отда­ла это спор­ное богат­ство той, что не побо­ит­ся, замо­чив края длин­ной юбки, выудить тон­ки­ми, сине­ю­щи­ми в моей сту­дё­ной про­то­ке паль­ца­ми раз­мок­шие и при­тих­шие от неве­рия (неуже­ли слу­чи­лось?) скри­жа­ли заве­та моей памяти.