Сло­ва бежа­ли за ней вдо­гон­ку, пыта­ясь заце­пить­ся за рукав, удер­жать, не дать уйти, задер­жать. Целая гурь­ба слов, малень­ких, тём­ных, при­ста­ву­чих, тяну­ли к ней руки, дёр­гая за паль­то. Толь­ко бы оста­но­вить её до того, как она свер­нёт за угол, где трам­вай сво­им шумом и гро­хо­том пере­едет малень­кие тель­ца этих при­вяз­чи­вых созда­ний, изо всех сил пыта­ю­щих­ся удер­жать её в сво­их цеп­ких руках. Удер­жать и вер­нуть назад, в то мгно­ве­ние, когда она поз­во­ля­ла им забав­лять­ся собою.

Она так спе­ши­ла на сви­да­ние, что почти не накра­си­лась. “Всё рав­но раз­ма­жет­ся, когда будем цело­вать­ся” – озор­ная мысль про­ско­чи­ла почти неза­ме­чен­ной. Курт­ка, лифт, ста­руш­ки на лавоч­ке, угол дома, и вот он, ждёт, нерв­но пере­сту­пая с ноги на ногу. “Кони сытые, бьют копы­та­ми” – пес­ня, что ли такая была, про­нес­лось в голо­ве; а ещё поче­му-то захо­те­лось подой­ти и спо­ш­лить, спро­сив, смот­ря дерз­ко и вызы­ва­ю­ще пря­мо в глаза:

“Ты кто?” и тут же самой отве­тить: “Милый, да ты же про­сто хуй в паль­то!”. Будет сто­ять, хло­пать гла­за­ми, роняя сне­жин­ки с рес­ниц. Рес­ни­цы у него, конеч­но, потря­са­ю­ще кра­си­вые – длин­ные, как у коро­вы. “Кста­ти, что это за новое паль­то? Слиш­ком яркое для муж­чи­ны” – с доса­дой отме­ти­ла она про себя. “И так через­чур выде­ля­ет­ся: ростом, пле­ча­ми, всё теми же рес­ни­ца­ми, а теперь ещё вот и паль­то. Гос­по­ди, а это что за блям­ба на паль­то?” Подой­дя побли­же, на рас­сто­я­ние поце­луя, о кото­ром она меч­та­ла пять минут назад, она реши­тель­но нару­ши­ла его наме­ре­ния, впе­рив свой взгляд в огром­ный ярко-крас­ный зна­чок, кра­со­вав­ший­ся у него на гру­ди, где боль­ши­ми бук­ва­ми было очень отчёт­ли­во, так, что мож­но было про­честь и с несколь­ких мет­ров, напи­са­но: “Я ЛЮБЛЮ МАШУ!”
- Сни­ми, пожа­луй­ста. Слы­шишь? Сей­час же сни­ми!
В ответ послы­шал­ся хло­пот рес­ниц и какое-то невнят­ное бор­мо­та­ние:
- Ну ты чего… Я думал тебе понравится…

***

Сле­ду­ю­щую встре­чу она назна­чи­ла летом. “Хотя бы не будет это­го дурац­ко­го паль­то” – так выра­зи­лось её под­от­чёт­ное жела­ние забыть про зна­чок. Попра­вив при­чёс­ку, стро­го-удо­вле­тво­рён­но огля­дев себя в зер­ка­ле, она вышла на ули­цу.
- При­вет!
И вдруг вся реши­мость отве­тить дерз­ко, звон­ко и достой­но про­па­ла. Маки­яж “поплыл”, и, роб­ко тере­бя его за рукав, она выда­ви­ла из себя сквозь слё­зы:
- В суб­бо­ту я выхо­жу замуж…

Пол­ча­са на авто­бу­се и час на мет­ро в один конец. Да ещё в суб­бо­ту и к пер­вой паре. Пона­ча­лу зна­ко­мые удив­ля­лись: “нуж­ны тебе эти копей­ки за семи­нар­ские заня­тия”, а потом сми­ри­лись и толь­ко изред­ка под­ка­лы­ва­ли: “ну, как там твой Ромео-пер­во­курс­ник?”. При­зы­вая на помощь все свои навы­ки пси­хо­ло­га, она ста­ра­тель­но отшу­чи­ва­лась, пыта­ясь не допу­стить вол­ны румян­ца на щеках. На самом деле, пер­во­на­чаль­но воз­ник­ший инте­рес был чисто про­фес­си­о­наль­ным. На его рисун­ки она обра­ти­ла вни­ма­ние сра­зу, как толь­ко они лег­ли на стол кафедры. 

Один зво­нок. Ста­ло быть, к сосед­ке. Но ни дети, ни вну­ки, ни поч­та­льон с пен­си­ей, ни пере­сы­пан­ные таль­ком товар­ки по бри­джу, как это­го мож­но было бы ожи­дать от визи­тё­ров ста­руш­ки, к ней не заха­жи­ва­ют. Опять новое лицо. На этот раз жен­ское, моло­дое. И опять гла­за спря­та­ны. Надо будет послу­шать ново­сти. Навер­ня­ка, кого-нибудь объ­явят в розыск, а мы боль­ше нико­гда не встре­тим в нашем кори­до­ре эту юную посе­ти­тель­ни­цу, испу­ган­но про­бе­га­ю­щую под наши­ми взглядами.

Два звон­ка. Пусть сама откры­ва­ет. Надо­е­ли. К мадам ходят тол­пы. Как пра­ви­ло, при­хо­дят или с зарё­ван­ны­ми щека­ми, или с фин­га­ла­ми. Ухо­дят же с бла­жен­ной улыб­кой и, как пра­ви­ло, в косо застёг­ну­той коф­точ­ке и тор­ча­щим из авось­ки лиф­чи­ком. А то и вооб­ще, с ото­рван­ны­ми пуго­ви­ца­ми рас­пах­ну­той ширин­ки. По утрам я, как бы невзна­чай, остав­ляю на кухон­ном сто­ле све­жую бул­ку для диа­бе­ти­ков, обез­жи­рен­ный тво­рог и чаш­ку ячмен­но­го кофе. Она мне ниче­го не гово­рит, но посу­ду за собой моет сама.

На звук трёх звон­ков выбе­га­ет, виляя хво­стом, бес­по­род­ная сво­лочь, зага­див­шая на про­шлой неде­ле всё парад­ное. Пры­гая, обли­зы­ва­ет обо­их при­шед­ших. Дверь Катю­ши­ной ком­на­ты рас­па­хи­ва­ет­ся, и отту­да рас­пол­за­ет­ся по все­му кори­до­ру вонь про­мас­лен­ной спе­цов­ки, дешё­во­го лака для ног­тей, сига­рет “при­ма” и заиг­ран­ное шипе­нье “уот кэн ай ду”. Её быв­ший вино­ва­то здо­ро­ва­ет­ся, осве­дом­ля­ясь, всё ли у нас в поряд­ке с сан­тех­ни­кой и элек­тро­про­вод­кой и какой при­шёл послед­ний счёт за воду, на ходу под­го­няя сво­е­го паца­на: “ну, чего ты сто­ишь – возь­ми Дже­ка и иди к маме”.

А четы­ре звон­ка это ко мне. Четы­ре – пото­му что ни у кого нет тер­пе­ния столь­ко раз выжать еле рабо­та­ю­щую кноп­ку. Всё рав­но никто не захо­дит. А я толь­ко раду­юсь – сижу себе спо­кой­нень­ко, кроп­лю над тет­ра­дью. Может, вый­дет забав­ная исто­рия про нашу квар­ти­ру. Взгляд мой наты­ка­ет­ся на четы­ре зум­ме­ра, вися­щих у меня над две­рью. Что же это полу­ча­ет­ся – они все ко мне, что ли?

По вос­кре­се­ньям она не люби­ла цело­вать­ся. А он при­шёл сего­дня, пото­му что хоте­лось потро­гать. Сча­стье было завер­ну­то в поло­тен­це, в одной руке рас­чёс­ка, в дру­гой нож­ни­цы.
Они под­хо­ди­ли друг к дру­гу всё бли­же (“какя под­хо­дя­щая пара” – уми­ля­лись ста­руш­ки, вне­зап­но напол­нив­шие ком­на­ту; “какое непод­хо­дя­щее вре­мя” – зло­рад­ство­вал проснув­ший­ся будиль­ник). Она дви­га­лась ему навстре­чу, как Еме­ля, лёжа на кро­ва­ти, а он спе­шил к ней, при­сло­нив­шись к кося­ку двери.

Тер­петь боль­ше невоз­мож­но. Стре­ми­тель­но рас­па­хи­вая всё, что на ней было, она, рас­те­ка­ясь крас­кой, предо­ста­ви­ла ему любо­вать­ся её дро­жа­щей от напря­же­ния фигу­рой, то тут, то там поблес­ки­ва­ю­щей вла­гой. “Солё­ная” – отме­тил он с пред­вку­ше­ни­ем, бро­сив её на рас­ка­лён­ное ложе. Она заело­зи­ла по нему, как по мас­лу. Мож­но про­сто сго­реть от это­го жара. Он хапал её сво­и­ми огром­ны­ми креп­ки­ми лопа­та­ми, кру­ча и пере­во­ра­чи­вая со сто­ро­ны в сто­ро­ну. Она потек­ла. Струй­ки зали­ва­лись повсю­ду, то сме­ши­ва­ясь с потом, то засты­вая в сму­щён­ной нере­ши­тель­но­сти. В дым­ном уга­ре, ста­ра­ясь не выдать жгу­чую боль, она то шипе­ла сквозь стис­ну­тые зубы, то ярост­но сли­зы­ва­ла брыз­ги слю­ны, выры­вав­ши­е­ся отку­да-то из кло­ко­чу­ще­го нут­ра. Креп­ко зажав со всех сто­рон, он вне­зап­но пере­бро­сил её с огня на холод­ный белый фар­фор. Упру­го под­пры­ги­вая, выги­ба­ясь и дро­жа сво­и­ми блед­ны­ми фор­ма­ми, под­став­ляя всю себя под его щупаль­ца, ста­ра­ясь впи­сать­ся и отпе­ча­тать­ся каж­дой сво­ей жил­кой в его фор­ме, она раз­дви­га­лась навстре­чу бле­стя­ще­му острию, уже окра­сив­ше­му­ся её сока­ми. Она изда­ла послед­ний вздох, он отло­жил вил­ку, вытер сал­фет­кой рот и оче­ред­ной раз удив­лён­но поду­мал: “Инте­рес­но, ну поче­му же я так люб­лю яичницу?”

Сна­ча­ла, она счи­та­ла, сколь­ко раз они пере­спа­ли. Он запо­ми­нал эти дни, ста­ра­ясь выве­сти зако­но­мер­ность, рас­кла­ды­вая даты по непри­во­ди­мым поли­но­мам в полях Галуа. Поз­же, они ста­ли под­счи­ты­вать “соот­но­ше­ние удо­вле­тво­ре­ния”, деля сум­му их оргаз­мов в день на чис­ло раз, когда они кон­чи­ли вме­сте. И пока не полу­ча­лось завет­ной еди­ни­цы, они не оста­нав­ли­ва­лись. Посте­пен­но, под­счё­ты услож­ня­лись: сколь­ко раз мож­но, про­сто думая друг о дру­ге. Он рвал подуш­ки во сне рез­ки­ми, судо­рож­ны­ми апер­ко­та­ми каж­дую оди­ни­кую ночь, она ело­зи­ла на сво­ём рабо­чем месте целы­ми дня­ми, ста­ра­ясь при­крыть небреж­но бро­шен­ной на ноги книж­кой про­сту­па­ю­щие сквозь брю­ки пят­на. Ине­гри­ро­ва­ние бра­лось по все­му кон­ту­ру: она поку­па­ла кило­грам­мы пон­чи­ков, и звер­ски-мето­дич­но заво­ра­чи­ва­ла их ему на дежур­ство, про­де­вая кон­чик каж­дой сал­фет­ки в дыр­ку. Он гото­вил её к экза­ме­нам, вдох­но­вен­но иллю­стри­руя гео­мет­ри­че­ские поня­тия все­ми её выпук­ло­стя­ми и вогну­то­стя­ми, хотя на нор­маль­ные объ­яс­не­ния меха­ни­ки отда­чи или зако­на сохра­не­ния импуль­са обыч­но уже не хва­та­ло дыха­ния. Потом под­счёт изме­нил­ся: с рабо­ты той его ско­ро погна­ли, экза­ме­ны она зава­ли­ла, а сего­дня уже два­дцать лет, как они не виде­лись. Из мате­ма­ти­ка, не знав­ше­го счёт сча­стью, полу­чил­ся худож­ник, не раз­ли­ча­ю­щий цве­та. Память пре­вра­ти­ла её в Снеж­ную Коро­ле­ву – рес­ни­цы, бро­ви и озор­ные вих­ры подёр­ну­лись ине­ем, мороз­ный румя­нец про­гля­ды­ва­ет из-под лом­кой короч­ки обле­де­не­лых щёк, мер­ца­ю­щие сне­жин­ки при­лип­ли к губам, застыв­шим в без­от­чёт­ном устрем­ле­нии к поце­лую. Нево­об­ра­зи­мые в мест­ном кли­ма­те цве­та зим­ней пати­ны пре­вра­ти­ли выцве­та­ю­щие от вре­ме­ни вос­по­ми­на­ния в пол­ную таин­ства полу­мо­но­хром­ную ико­ну. Кос­нуть­ся её губа­ми, при­ча­стить­ся, оста­вить на ней запо­тев­ший след сво­е­го дыха­ния, и со все­го раз­бе­га натал­ки­ва­ешь­ся – нет, не на тёп­лый и подат­ли­вый смех на скри­пя­щем сугро­бе – а на жёст­кую рам­ку кар­ти­ны, в кото­рую ста­ра­тель­ная память-бого­маз навсе­гда обра­ми­ла вкус шест­на­дца­ти­лет­не­го поцелуя.

Экс­кур­со­вод: “Обра­ти­те вни­ма­ние: обрат­ная пер­спек­ти­ва (уве­ли­че­ние пред­ме­тов при их уда­ле­нии), исполь­зо­вав­ша­я­ся в древ­ней ико­но­пи­си, слу­жит мощ­ным выра­зи­тель­ным сред­ством для пере­да­чи их бли­зо­сти друг с дру­гом и по сей день, когда 3000 кило­мет­ров попро­сту не под­чи­ня­ют­ся зако­нам пер­спек­ти­вы линейной”.

Забе­гал­ся, засу­е­тил­ся, замо­тал­ся так, что вспом­нил о нача­ле осе­ни, толь­ко посмот­рев на кален­дарь. Ниче­го уди­ви­тель­но­го – осе­ни в этих кра­ях почти что и не чув­ству­ет­ся. Зав­тра потеп­ле­ние и нет ника­ко­го шан­са услы­шать, как потя­нет сквоз­няк, и посе­рев­шее небо вывет­рит из смя­той посте­ли тёп­лый запах уста­ло­сти, сме­шан­ный с духа­ми. Веч­но­зе­лё­ные листья не вянут, ков­ри­ка­ми выса­жен­ная тра­ва не жух­нет, никто не уми­ра­ет у тебя на руках, не целу­ет тебя послед­ний раз за сего­дня, не исче­за­ет из поля зре­ния, несясь, сло­мя голо­ву, на послед­ний авто­бус. Страх рас­ста­ва­ния не пре­вра­тит­ся в силу сверх­б­лиз­ких ядер­ных вза­и­мо­дей­ствий, удер­жи­ва­ю­щую тебя в ней и обни­ма­е­мо­го ею тебя. Ско­ро всё будет сду­то, сбро­ше­но, боль­ше уже не мод­но в этом сезоне. Толь­ко осе­нью, не спе­ша сбра­сы­ва­ю­щей с себя поно­шен­ный защит­ный слой зелё­но­го гла­му­ра и натя­ги­ва­ю­щей на дро­жа­щее тело тон­кое деми­се­зон­ное паль­тиш­ко, мож­но уви­деть соб­ствен­ны­ми гла­за­ми, как нена­дёж­ны и хруп­ки руки и их объ­я­тия – их пере­пле­те­ни­ем уже пред­опре­де­лён раз­рыв. В этот момент пере­оде­ва­ния, доста­точ­но одной полу­у­вяд­шей при­став­ки, из тех, что рас­сы­па­ны по тро­туа­рам, что­бы пре­вра­тить при­кос­но­ве­ние (touch) в рас­ста­ва­ние (detouch). В это вре­мя года мож­но остать­ся дома, за окном, по кото­ро­му капа­ют осен­ние слё­зы, а мож­но вый­ти на ули­цу, и хлю­пать по лужам, вре­мя от вре­ме­ни раз­ма­зы­вая ладо­нью сте­ка­ю­щие по щекам кап­ли. Все дере­вья пой­мут тебя – их ого­лён­ные, мок­рые, чёр­но-бле­стя­щие в све­те фона­рей, руки уже рас­ста­лись друг с дру­гом. Теперь каж­дый сам по себе, Пуш­кин в помощь. Но пока ещё оста­лось пару часов, за кото­рые мож­но успеть: сидеть в опу­стев­шей ком­на­те, из кото­рой ушли и раз­бе­жа­лись все, даже пусто­звон­кое лето и при­то­ра­чи­вать друг к дру­гу сло­ва на стра­ни­це, не исправ­ляя мяг­кое мос­ков­ское напи­са­ние “дожь” на сло­вар­но-пра­виль­ное – он ведь уже сту­чит­ся, как бы не обидеть…