В пари­же три гра­ду­са ночью. Один тебе, дру­гой мне, а тре­тий (самый тёп­лый) давай оста­вим это­му раз­ве­сив­ше­му уши синоп­ти­ку в то и дело спол­за­ю­щих хлип­ких очоч­ках. Через пару дней, в бла­го­дар­ность от холод­ной смер­ти, он зава­лит нас сугро­ба­ми, доста­ю­щи­ми до вто­ро­го эта­жа эйфе­ле­вой баш­ни, где мы про­са­жи­ва­ем пока ещё не окон­ча­тель­но выиг­ран­ное наслед­ство жюль вер­на, ока­зав­ше­го­ся (если суд при­мет резуль­та­ты днк теста) тем самым бла­го­сло­вен­ным уро­дом, вос­поль­зо­вав­шим­ся в холод­ный суб­бот­ний вечер моей пра-пра-бабуш­кой и её непо­ни­ма­ни­ем фран­цуз­ско­го. Фаааа­ак – ты про­из­но­сишь точь-в-точь как она, на рас­пев рас­тя­ги­вая удо­воль­ствие глу­бо­ко­го удар­но­го глас­но­го. Её излюб­лен­ное? И ещё одно напо­ми­на­ние о таком род­ном, но диком запа­де – лун­ная сона­та на истер­зан­ном шлю­ха­ми и исстре­лян­ном ков­бо­я­ми пиа­ни­но в салуне, где про­стуш­ка Бет­ти Ховен наде­я­лась встре­тить кого угод­но, но уж никак не того полу­глу­хо­го, зама­хи­ва­ю­ще­го­ся тро­стью ста­ри­каш­ку, брыз­га­ю­ще­го во все сто­ро­ны слю­ной и немец­ки­ми руга­тель­ства­ми, чей след про­стыл поут­ру вме­сте с честью и тягу­чей мело­ди­ей моей дво­ю­род­ной пра-пра-пра-тётуш­ки. Как вну­ча­тый пле­мян­ник, я мог бы рас­счи­ты­вать хотя бы на немно­го более чест­ное упо­ми­на­ние о семей­ной сцене, чем quasi una fantasia, не так ли? Пред­рас­по­ло­жен­ность Бет­ти к рит­мам и музы­каль­ным заба­вам, непре­мен­но и оче­вид­но была уна­сле­до­ва­на напря­мую по отцов­ской линии. «Пло-ди-тесь-и-раз-мно-жай-тесь» – неустан­но вко­ла­чи­ва­е­мый ритм, по всей види­мо­сти, един­ствен­ной муд­ро­сти, усво­ен­ной им в хеде­ре (от доволь­но сим­па­тич­ной раба­нес­сы, с кото­рой у Бет­ти, судя по береж­но запря­тан­но­му про­меж стра­ниц послед­не­го тома вави­лон­ско­го тал­му­да наброс­ку, кисти, если не руки, одно­го из Брей­ге­лей, неимо­вер­ное сход­ство), доно­сил­ся из роди­тель­ской спаль­ни каж­дую суб­бот­нюю ночь. Упо­мя­ну­тая впо­пы­хах буд­них дней раба­нес­са тай­ком выкра­и­ва­ла вре­мя и на совсем уж не при­став­шие и непо­до­ба­ю­щие ни сану ни вере про­ка­зы, и комья вялой гли­ны затвер­де­ва­ли в её уме­лых (и вполне воз­мож­но, не лишен­ных каба­ли­сти­че­ских навы­ков) руч­ках, пре­вра­ща­ясь одна­ко и как на зло не в изящ­ные вазы, а в точа­щие (как наша эйфе­лев­ка) подел­ки, отче­го-то непре­мен­но похо­дя­щие фор­мой на кора­бель­ные сос­ны. Сего­дня невоз­мож­но досто­вер­но выяс­нить было ли это отго­лос­ка­ми скры­тых спо­соб­но­стей и рас­тра­чен­ных впу­стую талан­тов её деда-моря­ка или пра­де­да-того-само­го-деда – шумер­ско­го гон­ча­ра. Инте­рес­но так­же отме­тить, что пер­вый был женат на пле­мян­ни­це царя и неко­то­рое вре­мя вёл доволь­но смир­ный образ жиз­ни, посто­ян­но читая одну един­ствен­ную, до дыр люби­мую кни­гу како­го-то ирланд­ца-ост­ро­ви­тя­ни­на, в одно­ча­сье (как-никак, 800 стра­ниц) ему одна­жды опо­сты­лев­шую настоль­ко, что отдав рас­по­ря­же­ние жене вый­ти замуж сно­ва, ука­тил на какую-то неслы­хан­ную по сво­ей неле­по­сти вой­нуш­ку (разу­ме­ет­ся, из-за дру­гой – заме­тим в скоб­ках, не достав­шей­ся ему в своё вре­мя – жен­щи­ны), после чего про­пал, но был обна­ру­жен согля­да­та­я­ми семью года­ми поз­же то ли на гава­ях, то ли на бага­мах, то ли (как утвер­жда­ют злые язы­ки) на поза­бы­том бога­ми ост­ро­ве оги­гия. В одном из хол­мов упо­мя­ну­то­го ост­ро­ва любо­зна­тель­ные архео­ло­ги недав­но обна­ру­жи­ли рас­пи­сан­ную (нево­об­ра­зи­мо скан­даль­ны­ми для совре­мен­но­го нра­ва сюже­та­ми) кера­ми­ку. На несколь­ких фраг­мен­тах уда­лось иден­ти­фи­ци­ро­вать нечто вро­де под­пи­си масте­ра, что напря­мую воз­вра­ща­ет нас к тому само­му гон­ча­ру из слав­но­го хал­дей­ско­го горо­да Ура. Боль­ше дру­гих мне по душе изу­ми­тель­но сохра­нив­ша­я­ся чере­пич­ка, назна­че­ние кото­рой ста­вит в тупик всех прин­стон­ских. Так похо­дя­щая на куп­лен­ную тобой в про­шлом году в амстер­да­ме игруш­ку, на ней ещё и авто­граф – чёт­ко чита­е­мое имя Адам. Вполне воз­мож­но, это аллю­зия на един­ствен­но извест­ную и отто­го самую люби­мую древни­ми сказ­ку, кото­рой, впро­чем, я имею убе­ди­тель­ное и неоспо­ри­мое под­твер­жде­ние в виде береж­но хра­ни­мой семей­ной релик­вии: вну­ши­тель­ных раз­ме­ров и силь­но обо­дран­ный ящик из дере­ва (то ли оли­вы, то ли акции), крыш­ка напрочь ото­рва­на неиз­вест­но кем и когда, а на дне его две камен­ные пли­ты с выдолб­лен­ны­ми на них кря­ко­зяб­ра­ми. Недав­но я сфо­то­гра­фи­ро­вал эти пись­ме­на и загру­зил в chatGpt, на что он отве­тил, что почерк без­услов­но жен­ский, а содер­жа­ние настоль­ко откро­вен­ное, что он не упол­но­мо­чен его мне предо­ста­вить. Остав­лен­ный таким обра­зом в недо­уме­нии, бла­го­го­ве­нии и загад­ках, тас­каю эту рух­лядь с собой с квар­ти­ры на квар­ти­ру. Хочешь взгля­нуть? В чер­дач­ной пыли чула­на ты спо­ты­ка­ешь­ся, заце­пив­шись коф­той за тот самый завет­ный ящик и эро­тич­но выру­гав­шись (merde), уха­ешь в него с голо­вой. Выныр­нув­шие отту­да твои ещё более голу­бые от удив­ле­ния, чем обыч­но, гла­за пере­бе­га­ют от меня на две шоко­лад­ки, выта­щен­ные из сун­ду­ка – точь-в-точь те, что нам при­нес­ли к кофе в кафе на башне. O‑la-la! Adam, tu es un farceur!