Веро­ят­ност­ное про­стран­ство. Мело­дра­ма. Сиречь, дра­ма, писан­ная мелом на школь­ной дос­ке? ина­че гово­ря, милым – дра­ма? или же (ещё про­ще), о том, как убрать тор­ча­щие белые нит­ки с наспех сши­то­го платья.

Они не виде­лись – сколь­ко? год, пол­то­ра? – не счи­тая, конеч­но, снов, сво­дя­щих их, как мини­мум, пару раз в неде­лю, к извест­но­му утрен­не­му изне­мо­же­нию с аспи­ри­ном в одной руке и ста­ка­ном апель­си­но­во­го сока в дру­гой. Повод встре­тить­ся наяву, за кото­рый она ухва­ти­лась, запры­ги­вая в вагон мет­ро, ока­зал­ся нис­по­слан­ным ну совер­шен­но неве­ро­ят­ным, воис­ти­ну мета­фи­зи­че­ским по оша­ле­ло­сти сооб­ще­ни­ем, текст кото­ро­го она пере­чи­ты­ва­ла уже пятый раз, пыта­ясь хоть что-нибудь понять: «Заха­ру дали 72 часа на сбо­ры, пока новый босс не занял офис. Рело­кейшн в Еги­пет на неопре­де­лён­ный срок. При­е­дешь сего­дня?» Потом с мыс­лью о бедо­вых роди­чах в самых луч­ших семьях к зер­ка­лу было при­шпи­ле­но сакра­мен­таль­ное и без запя­тых «вер­нусь когда не знаю», час в мет­ро, два­дцать минут на пер­роне, сорок на элек­трич­ке до стан­ции Ново­и­е­ру­са­лим­ская, бес­ко­неч­ные пол­ча­са на оста­нов­ке и ещё столь­ко же в авто­бу­се, лужа во дво­ре, стук ногой в дверь, затх­лый кори­дор, руки на пле­чах и вкус гиги­е­ни­че­ской пома­ды – «губы совсем рас­трес­ка­лись пока тебя не было», – недо­умен­но пожи­мая плечами.

– Вот видишь, как я быст­ро обер­ну­лась, никто и не заме­тил – даже заха­ров сто­ро­же­вой ухом не повёл.

– Преж­де все­го, тебя он, поло­жим, уже зна­ет, а потом, ну какой, к леше­му, сто­ро­же­вой; такой же, как и хозя­ин его – доб­ро­та одна на четы­рёх кри­вых лапах.

– Лиза, сест­ра моя, жизнь…

– Машень­ка, оставь сей­час, да и вооб­ще – не повто­ряй из кни­жек, хоть бы и при­шлось тебе по-серд­цу, а всё одно – чужое, кем-нибудь выду­ман­ное, сочи­нён­ное, да задум­ка­ми начинённое.

– А ну не ска­жи. Аpropos, вот коли доз­во­лишь, почи­таю тебе вече­ром – перед празд­ни­ка­ми на non/Fiction купи­ла по слу­чаю при­коль­ную вещь: новый роман како­го-то И.Б‑М.Пелевия. Он, типа, изве­стен в узких кру­гах, может ты и слы­ша­ла что-нибудь, а то я, если чест­но, по серо­сти сво­ей не разо­бра­лась: то ли исто­рик, то ли солдафон…

Лиза­ве­та помор­щи­лась от неожи­дан­но и небреж­но нару­шен­ных, пусть и непи­сан­ных, но нын­че уже неве­до­мо когда уста­нов­лен­ных, пра­вил игры. И тон, и лек­си­ка помо­га­ли обе­им если и не дер­жать пред­пи­сан­ную зако­ном сест­рин­скую дистан­цию, то, по мень­шей мере, созда­вать её види­мость, так лег­ко и обман­чи­во вос­при­ни­ма­е­мую окру­жа­ю­щи­ми за ещё не окон­ча­тель­но повзрос­лев­шее озор­ство одной (сту­дент­ки Маши) и фило­ло­ги­че­ские изыс­ка­ния, опы­ты, экс­пе­ри­мен­ты и заба­вы дру­гой (Ели­за­ве­ты Аро­нов­ны, заслу­жен­ной учи­тель­ни­цы литературы).

– Про­ли­ста­ла я, про­бе­жав по диа­го­на­ли как водит­ся зануд­ное пре­ди­сло­вие – про­дол­жа­ла Маша, слю­ня­вя палец во рту и изоб­ра­жая стре­ми­тель­ный шелест стра­ниц в воз­ду­хе – и зна­ешь, вдруг с голо­вой ушла в такое хрен-его-раз­бе­рёт пере­се­че­ние сюжет­ных пла­нов (как спе­ци­а­ли­сту тебе навер­ня­ка бы понра­ви­лось): то о каких-то пра-пра-пра, а то вдруг ну сло­во в сло­во о том, как вче­ра в мет­ро, в тот час, когда из ваго­нов, тороп­ли­во семе­ня, выбе­га­ет, вывет­ри­ва­ет­ся пону­рый и поно­шен­ный запах устав­ше­го дня, и ему на сме­ну вальяж­но и не спе­ша захо­дят вечер­ние пла­тья на каблуках…

– в мет­ро, да? – едко при­щу­ри­лась Лиза, лов­ко отстав­ляя в сто­ро­ну пых­тя­щий кофей­ник и устра­и­ва­ясь побли­же к рас­сказ­чи­це в крес­ле в сво­ей излюб­лен­ной позе «ну-ну, я вас вни­ма­тель­но слу­шаю» со сво­ей береж­но хра­ни­мой с дет­ства чаш­кой мей­сен­ско­го фар­фо­ра в руках.

… мы с Йоси – не обра­щая вни­ма­ния на сти­ли­сти­че­ские при­дир­ки, про­дол­жа­ла Машень­ка пле­сти свой речи­та­тив, слов­но при­по­ми­ная и сра­зу же пере­ска­зы­вая толь­ко что ушед­ший сон или всплыв­шую из без­за­бот­но­го дет­ства сказ­ку – еха­ли на…, ну да не важ­но, не всё же тебе знать. Дав­но, очень дав­но мы меч­та­ли, гото­ви­лись, соби­ра­лись, всё дума­ли-гада­ли как это будет-сло­жит­ся, как всё вый­дет, да что полу­чит­ся, и вот он, нако­нец, этот день и почти тот час, когда по-вза­прав­даш­не­му, офи­ци­аль­но, с реги­стра­ци­ей, сви­де­те­ля­ми, гостя­ми и фото­гра­фом… A на самом деле я всё ещё дума­ла, тяну­ла и никак не реша­лась. Быва­ло, взгля­ну на него, и сра­зу же улыб­нёт­ся мне в ответ, а иной раз под­смот­рю украд­кой, и вижу, что не пом­нит он снов сво­их пол­ных непро­гляд­ной хто­ни, а после и наяву всё по боль­шей части отмал­чи­ва­ет­ся да отне­ки­ва­ет­ся. A вот как не справ­люсь я с ямщиц­кой тос­кой его? Ну вот я и возь­ми, да и выска­жи-выло­жи всё, что на уме. Может, пой­мёт мои тре­во­ги, успо­ко­ит, ска­жет ли что делать мне? A он в ответ: “Сиди спо­кой­но и не гово­ри лиш­них слов”. И как толь­ко назвал он лиш­ни­ми сло­ва мои, тут кину­лась я в угол ваго­на да стоп-кран и дёр­ну­ла. Хва­тит, думаю, при­е­ха­ли. Пова­лил­ся он на коле­ни, дума­ла упал, ан нет – пол­зёт ко мне, про­ще­нья, мило­сти, к руке моей при­кос­нуть­ся про­сит. Отпу­сти­ла я рыча­жок, да руки не про­тя­ну­ла. Так он на сле­ду­ю­щей стан­ции непро­щён­ный прочь и пошёл, а я себе даль­ше поеха­ла деви­цей незамужней.

– Ох Маш­ка, врёшь да не крас­не­ешь, но вот толь­ко беда: ино­гда склад­но, а чаще – нет. Поверь, «хтонь» и «вагон» пло­хо риф­му­ют­ся, про­сто ну никак, даже в самом фан­та­сти­че­ском рас­ска­зе. Под­учить­ся бы тебе, а то заду­ма­ешь­ся… – пере­во­дя взгляд куда-то дале­ко за окно, тихо, почти шеп­ча и отче­го-то сму­ща­ясь, про­дол­жа­ла на одном дыха­нии Лиза – так же несклад­но, как и толь­ко что, ты вра­ла и на про­шлой неде­ле. Может уже и не при­пом­нишь, как маши­наль­но, по рас­се­ян­но­сти навер­ное, отве­ча­ешь на неумест­ный теле­фон­ный зво­нок, а услы­шав мой голос и спо­хва­тив­шись, гово­ришь, что вот-вот убе­га­ешь на семи­нар. А мне всё невдо­мёк, и надо ни в коем слу­чае не забыть, поста­рать­ся успеть до того как, и непре­мен­но дозво­нить­ся, что­бы в оче­ред­ной несчи­тан­ный раз про­бур­чать в труб­ку те же самые совер­шен­но нека­зи­стые, но обя­за­тель­ные, как пароль, «с насту­па­ю­щим» и «выздо­рав­ли­вай», послуш­но кивая голо­вой в ответ, мол­ча гло­тая всех тороп­ли­во под­сту­па­ю­щих к гор­лу и спе­ша­щих ска­тить­ся с щеки, ото­рвать­ся от под­бо­род­ка и кап­нуть пря­мо в теле­фон­ную труб­ку, отку­да про­бе­жав по про­во­дам и пере­не­сясь по замёрз­шим радио­вол­нам ока­зать­ся на рас­сто­я­нии шёпо­та в ухо. Со всей этой занач­кой я стою за углом тво­е­го дома, наде­ясь встре­тить тебя на пути – типа, ба! сюр­приз. Часа через два с лиш­ним ты, нако­нец, выхо­дишь, повис­нув на чьей-то руке. Ну-да-чего-уж-там – одним сло­вом сду­ва­ет­ся Лиза – и к чему весь этот низ­ко­сорт­ный фэнт­э­зи, что я несу, когда сей­час ты здесь и я «сам обма­ны­вать­ся рад». Так как, ты гово­ришь, назы­ва­ет­ся кни­га, что ты купила?

– Кажет­ся, «Еврей­ское ста­ри­чьё», или что-то в этом духе – не отве­ти­ла Машень­ка на пер­вый задан­ный вопрос. Потом, немно­го посму­щав­шись для прав­до­по­до­бия, а не из кокет­ства – Вил­ли. Меж­ду про­чим, режис­сёр. Гово­рит, ста­жи­ро­вал­ся в Лон­доне. Зали­ва­ет, навер­ное. И не рев­нуй – во-пер­вых, я тебе не раз­ре­шаю, ведь пустое это, да и потом, стран­ный он какой-то, тоже чего-то недо­го­ва­ри­ва­ет. А рев­но­вать, Лиз, тебе не подо­ба­ет. Кро­ме того, это так глу­по-важ­но, так тупо-серьёз­но не пони­мать, что мы всё вре­мя игра­ем – един­ствен­ный из смыс­лов жиз­ни, кото­рый хоть чуточ­ку дела­ет её кра­си­вой, при­бли­жая к сказ­кам о гре­че­ских богах. Попро­буй, поиг­рай – и пове­ришь, что мож­но влю­бить­ся по жела­нию и наде­лать так мно­го шума из – по сути – ниче­го. Вил­ли гово­рит, что весь мир – театр. И, что, если захо­чу жить на Олим­пе, то…

– Ты у нас, конеч­но, Маш­ка, боги­ня, и плод чре­ва тво­е­го спа­си­те­лем и тебе и всем нам станет.

– А отку­да ему взять­ся-то, пло­ду чре­ва мое­го при тво­ём при­сталь­ном наблю­де­нии? Раз­ве что от духа свя­то­го? Или при­ка­жешь, как начи­тан­ной кобы­ле, под­став­лять свой зад под твой люби­мый север­ный ветер борей?

– Ну уж точ­но не от Willy, Billy, silly или чёрт-не-раз­бе­рёт с кем ты ещё якша­ешь­ся. А поиг­рать я могу, если угод­но, и в рев­ность, – вздох­ну­ла Лиза.

Маша, при­мо­стив­шись на под­окон­ни­ке, отве­ти­ла длин­ным сви­стом на выдо­хе, изоб­ра­жая что-то из ленин­град­ской сим­фо­нии Шоста­ко­ви­ча и пыта­ясь влить­ся в неза­мыс­ло­ва­тые тре­ли гал­дя­щий дере­вен­ской стаи, облю­бо­вав­шей сосед­ние кро­ны. Пер­на­тые с недо­уме­ни­ем притихли.

– Не сви­сти, Маша. Как это ты можешь! Отто­го люди не лета­ют как пти­цы – неиз­вест­но кому вдруг взя­лась разъ­яс­нять Лиза, – что, если бы сей­час, высу­нув­шись из окна, ты бы выпорх­ну­ла как Мар­га­ри­та на мет­ле и уле­те­ла бы дале­ко за город за сво­им неиз­вест­ным сча­стьем к само­му чёр­ту, что бы я ста­ла делать одна в этих четы­рёх евкли­до­вых сте­нах, где помрач­нев­шие к вече­ру углы ещё цеп­ля­ют­ся за твою тень, а рас­ко­ря­чен­ное крес­ло так бес­стыд­но смот­рит­ся в зер­ка­ло и шеп­чет заучен­ные наизусть сло­ва той сказ­ки на ночь, что ты так люби­ла слу­шать. Меж­ду про­чим, «ста­ло» это всё, что оста­лось от сло­ва «оста­лось», как спе­тая на про­шлой неде­ле и кру­тя­ща­я­ся до сих пор в баш­ке пес­ня, как слу­чай­но выле­тев­шее с тво­им вче­раш­ним вздо­хом сло­во, кото­рое теперь никак не затол­кать обрат­но, как застряв­ший на заму­со­лен­ных и поблек­ших кар­точ­ках взгляд, кото­ро­му не понят­но во что теперь упе­реть­ся. Вот ты сей­час столь­ко вся­ко­го наго­во­ри­ла, и как буд­то всё это в поряд­ке вещей. Да и почти все, ну, или луч­ше ска­жем, очень мно­гие счи­та­ют, что в нача­ле было сло­во. То есть, кто-то ляп­нул, ско­рее все­го, не поду­мав. Быва­ет, сорва­лось с язы­ка. И, как водит­ся, кто-то дру­гой, не зале­зая за сво­им сло­вом дале­ко в кар­ман, на это отве­тил. И пошло-поеха­ло сло­во за сло­во – целую кни­жен­цию рос­сказ­ней напле­ли. Теперь мне кажет­ся, что надо было бы поак­ку­рат­нее со сло­ва­ми, я даже молюсь мол­ча, а то вдруг сло­ва моей молит­вы не пой­мут? Один из моих быв­ших уче­ни­ков как-то ска­зал, что, после вре­ме­ни раз­бра­сы­вать сло­ва при­хо­дит вре­мя их под­би­рать. Сей­час ты раз­бра­сы­ва­ешь, рас­ки­ды­ва­ешь, не ску­пясь, рас­швы­ри­ва­ешь повсю­ду вокруг себя, напра­во и нале­во, как сея­тель по вет­ру, на авось, на уда­чу. При­зна­ния, обе­ща­ния, откро­ве­ния, клят­вы, угро­зы, про­сто сти­хи, смски. Бог даст, упа­дёт в бла­го­дат­ную поч­ву, в надёж­ные руки хоро­ше­му чело­ве­ку. И он пове­рит тво­им сло­вам, решит, что ты гово­ришь серьёз­но, пой­дёт за тобой. А я уже дав­но всё своё раз­да­ла – раз­бро­са­ла, рас­тра­ти­ла. А сей­час все­го лишь иду за тобой сле­дом и под­би­раю малень­кую крош­ку то вот здесь, где сол­ныш­ко задум­чи­во погла­жи­ва­ет отёк­шей от днев­ной уста­ло­сти рукой осев­шие при­гор­ки и скло­ны овра­гов, то ещё одну вон там, где ветер, убе­гая от зака­та, еро­шит вих­ра­стые кро­ны поры­жев­ших кипа­ри­сов, а то и совсем ниче­го там, где далё­кой город, жму­ря сли­па­ю­щи­е­ся к вече­ру гла­за окон, под­тя­ги­ва­ет пух­лое оде­я­ло к под­бо­род­ку. Там, в кон­це вре­мён мы с тобой похо­жи на вот эти две дорож­ки, видишь? – лун­ная и вене­ри­на. И идём мы рядом, каж­дая сво­им путём, и ты мне пле­тёшь небы­ли­цы о какой-то буд­то бы книж­ке? А на самом деле всё совсем про­сто: дело в том, что вре­мя не быва­ет про­шлым; вот тебе, если угод­но, калам­бур для запо­ми­на­ния: «у вре­ме­ни нет про­шед­ше­го вре­ме­ни» – всё, что мне извест­но и о чём я пом­ню или знаю, живёт одно­вре­мен­но со мной, в имен­но этот момент. Поэто­му все­го толь­ко и есть что насто­я­щее и, может, буду­щее – то, чего я пока не знаю. Хотя и то не совсем – я же пере­жи­ваю и вол­ну­юсь из-за того что да как будет, и это сей­чаш­ние мои чув­ства, а зна­чит, всё в насто­я­щем, толь­ко здесь и сей­час. И, навер­ное, поэто­му самая ока­ян­ная ошиб­ка, сущий грех, до смер­ти несмы­ва­е­мый и невы­но­си­мо мало­душ­ный – откла­ды­вать что-нибудь (а хуже того, кого-нибудь) из сей­час на потом, кото­рое, как пра­ви­ло, нико­гда не наста­нет; все­гда най­дёт повод заду­мать­ся, замеш­кать­ся в нере­ши­тель­но­сти на поро­ге, пере­ду­мать, а после и вовсе отвер­теть­ся, забыть о сво­их пла­нах и обе­ща­ни­ях и ускольз­нуть, напом­нив о себе не зна­ю­щи­ми меры сна­ми, отве­та­ми нев­по­пад и поку­сан­ны­ми губа­ми. А мне при­дёт­ся учить­ся жить зано­во, без это­го нико­гда не при­хо­дя­ще­го потом. Оно будет где-то в чужом горо­де, или даже в дру­гом часо­вом поя­се, застря­нет в проб­ках, заси­дит­ся допозд­на на рабо­те, нико­гда не вер­нёт­ся с войны.

Маша реши­ла, что здо­ро­вее будет сде­лать вид устав­шей от фило­соф­ских спо­ров деви­цы-недо­рос­ля и про­пу­стить сест­рин­ские эмо­ции мимо ушей. Те помед­ли­ли в нере­ши­тель­но­сти и вырва­лись с натуж­ным сто­ном за окно, где, под­хва­чен­ные вет­ром, унес­лись вдаль, остав­шись без попра­вок, заме­ча­ний и отве­тов. Теперь мож­но было вер­нуть­ся к более спо­кой­ным темам.

– Так вот, воз­вра­ща­ясь к нача­то­му, о чём бишь я? – про­дол­жа­ла Маша, как ни в чём не быва­ло, авто­ма­ти­че­ски добав­ляя к голо­су немно­го бру­таль­но­го звона.

– Кни­жи­цу мод­ную ты изво­ли­ла читать да нахва­ли­вать, – отстра­ни­лась Лиза, про­дол­жая недо­воль­но бур­чать себе под нос. – Вот толь­ко зачем свои срам­ные фан­та­зии чужой-то кни­гой да прикрывать?

– А пото­му что вспом­ни­ла, что и у это­го Феле­вия (или как там его) вра­ки сплош­ные! Даже несмот­ря на, так ска­зать, «доку» со сви­де­тель­ски­ми пока­за­ни­я­ми в при­ло­же­нии, где ещё отдель­ные кус­ки зачем-то сти­ли­зо­ва­ны под совре­мен­ность. С дру­гой сто­ро­ны, – при­по­ми­ная как дер­жит себя лек­тор, с вели­ча­вой снис­хо­ди­тель­но­стью задум­чи­во роня­ю­щий тер­ми­ны с высо­ты сво­ей кафед­ры – вот ведь тебе ни мемов, ни тро­пов, ни эпи­те­тов, ни срав­не­ний, ни пери­фра­зов, ни гипер­бол, ни мета­фор, ни аллю­зий, ни алле­го­рий, ни алли­те­ра­ций – ну ниче­го тако­го нету, «голый васер, а не чай», а толь­ко вре­мя, спрес­со­ван­ное в коря­вые и тяже­ло­вес­ные, неук­лю­жие сло­ва двух­ты­ся­че­лет­ней дав­но­сти и уло­жен­ное длин­ны­ми ряда­ми во всё даль­ше ухо­дя­щие и усколь­за­ю­щие от тебя строч­ки. Каза­лось бы, ну оче­ред­ной более-или-менее детек­тив, или, если угод­но, кри­ми­наль­но-исто­ри­че­ская дра­ма, то бишь, всем понят­ный жанр, и в общем-то, на люби­те­ля, да? А тут он берёт обык­но­вен­ную «баналь­ность зла» – цар­скую волю, и у тебя на гла­зах, бук­валь­но меж­ду строк и стра­ниц, рож­да­ют­ся тан­цы со свод­ной доче­рью, отруб­лен­ная голо­ва на блю­де, уби­ен­ные мла­ден­цы, и, пере­кры­вая, пере­кри­ки­вая всё это, оди­но­кий глас, вопи­ю­щий в пустыне. Хрип­лый, отча­ян­ный, иду­щий слов­но отку­да-то из нут­ра чело­ве­че­ско­го, но поче­му-то вовсе не страш­но, и так хочет­ся услы­шать когда он глав­ное ска­жет. При­жать­ся бы к нему, к это­му рыца­рю в вер­блю­жьей шку­ре и уве­ро­вать в то, о чём он, над­ры­ва­ясь, кри­чит, да сказ­ку сде­лать былью…

Тон­кий звон рас­сы­пав­шей­ся хруп­ки­ми, игри­вы­ми оскол­ка­ми по полу чаш­ки заглу­шил и не дал рас­слы­шать при­зна­ния пост­пу­бер­та­та. Пре­рвав душе­из­ли­я­ния, Маша с удив­ле­ни­ем раз­гля­ды­ва­ла вне­зап­но выцвет­шее то ли от испу­га, то ли от догад­ки лицо напротив.

– Лиз, ты чего это? Не пугай­ся, ну поду­ма­ешь, чаш­ку уро­ни­ла; к счастью…

– Не думаю. Кажет­ся, знаю я, о ком ты.

– И что с того? Брось, посмот­ри-ка – поблед­не­ла, побе­ле­ла – как та чаш­ка, сей­час тре­щин­ка­ми изой­дёшь; завер­нуть бы тебя в мяг­кое как фарфор.

– Ах, Маш­ка-дураш­ка ты моя… завер­ни, обни­ми – что тебе, что мне – нико­му бы тако­го не хотеть, ни тебе мужа, ни мне сына… Вот раз­гла­дишь ты мои мураш­ки ласкою…

– Не вре­мя сей­час, — стро­го отдёр­ну­ла руку Маша. – подо­ждём, пока уля­жет­ся ветер, дом и весь город. Недол­го уже.

– Сла­бо ли мне дождать­ся? Ну вот и уви­дим. А пока суд да дело, – в попыт­ке удер­жать­ся, поспеш­но пере­ве­ла раз­го­вор Лиза, – Рас­ска­жу-ка тебе кое-что сей же час. Она повер­ну­лась к пол­ке, и, сняв с неё пух­лую кипу испи­сан­ных листов, про­тя­ну­ла её Маше:

– Тема сочи­не­ния самая стан­дарт­ная, самая про­стая и отто­го самая моя люби­мая. В каж­дом клас­се каж­дый новый учеб­ный год я начи­наю имен­но с неё: «Как/с кем я про­вёл лето». Как водит­ся, поло­ви­на спи­са­ли, да ещё часть работ я куда-то засу­ну­ла, най­ти не могу, но то, что оста­лось… Сама посмот­ри, вот один из тек­стов, доволь­но кри­вой, сти­ли­сти­че­ских оши­бок тьма, но зна­ешь, дет­ское вра­ньё – оно бес­стыд­ное и отто­го кра­си­вое, не вку­си­ли они ещё. На, читай:

Бли­зил­ся вечер, тягу­чая пыль мед­лен­но под­ни­ма­лась в воз­ду­хе задум­чи­вы­ми клу­ба­ми к завис­шим, как буд­то под­жи­да­ю­щим её обла­кам, истоп­тан­ная наши­ми пят­ка­ми вдоль и попе­рёк зем­ля начи­на­ла поти­хонь­ку вытап­ли­вать из себя накоп­лен­ный за день жир и жар, и вряд ли у кого-нибудь из всей ора­вы ещё оста­ва­лись хоть малей­шие силы – послед­ний день кани­кул мы про­ве­ли как послед­ний день жиз­ни, при­ко­вы­ляв напо­сле­док к мел­ко­во­дью и изну­рён­но плюх­нув­шись на при­бреж­ный песок у заро­с­лей трост­ни­ка (или у камы­ша – чест­но гово­ря, даже и не знаю, какая рас­ти­тель­ность на этом дох­лом бере­гу Иор­да­на), шат­ко засло­няв­ших про­тя­нув­шее к нам свои длин­ные руки солн­це. Как ока­за­лось, никто не запом­нил её насто­я­ще­го име­ни и мы сго­во­ри­лись назы­вать её Мэри (хм…). Она откли­ка­лась, откли­ка­лась охот­но. И на клич­ку, и на неболь­шие день­ги, а в такую жару и на бутыл­ку пива с сига­ре­той. Уста­ло и береж­но пере­да­ва­ли мы из рук в руки немуд­рё­ный приз, а Мэри бежа­ла за ним, и каза­лось, неболь­шой кусо­чек её так и остав­шей­ся навсе­гда раз­га­дан­ной лео­нар­дов­ской усмеш­ки оста­вал­ся у каж­до­го, в чьи гла­за она ино­гда подсматривала.

– Горь­кий взгляд твой вме­ня­ет мне гре­хи юно­сти моей – про­хри­пел вдруг у меня над ухом чей-то над­трес­ну­тый фаль­цет. Стран­но-зна­ко­мая фра­за пре­рва­лась, гово­ря­щий, каза­лось, сглот­нул ещё несколь­ко слов, под­нял одну руку вверх, оста­нав­ли­вая игру, а дру­гую про­тя­нул Мэри, – Ёшка.

– Оставь, Ёшка, – вызвал­ся объ­яс­нить рас­клад Ваня, – она сама виновата.

– А ты без вины? Или кто дру­гой? – его дре­без­жа­щие обер­то­ны похо­ди­ли на звук катя­щих­ся с хол­ма камней.

Двой­няш­ки Урим и Тум­мим позыр­ки­ва­ли испод­ло­бья поодаль, пре­ду­пре­ди­тель­но пошвы­ри­вая мел­кую галь­ку к ногам Ёшки.

Подо­брав один из более акку­рат­ных камеш­ков, Ваня спеш­но обнародовал:

– Вот и выпал тебе жре­бий водить.

– Окей, – как буд­то толь­ко того и ждал, под­хва­тил Ёшка лихо под­бро­шен­ный камень, тут же вклю­ча­ясь в игру, – теперь я ваш агнец божий, про­шу любить и жало­вать. А кому угод­но, – повер­нув­шись в сто­ро­ну Мэри, – козёл отпу­ще­ния. Отныне беру на себя все гре­хи ваши, – тор­же­ствен­но про­де­кла­ми­ро­вал он, с лёг­ко­стью и види­мым удо­воль­стви­ем под­са­жи­вая её к себе на пле­чи, – вы же шли бы отсю­да подоб­ру-поздо­ро­ву от гре­ха подальше.

– Обра­ти вни­ма­ние, – отче­го-то вдруг пони­зив голос, как буд­то опа­са­ясь быть услы­шан­ной, при­ня­лась Лиза дове­ри­тель­но выбал­ты­вать учи­тель­ские сплет­ни. – это выдал Лёш­ка, «воль­ный худож­ник» за послед­ней пар­той. Каких он кро­вей (осо­бен­но по отцу) никто не зна­ет, но почи­та­ние на восточ­ный манер бьёт через край: взгля­ни хоть на под­пись – Аль-Ёшка. Ну а под конец, как видишь, слов ему всё-таки не хва­ти­ло – вот здесь уже нераз­бор­чи­во, а даль­ше вооб­ще одни эмо­ции, бук­вы пере­хо­дят из зако­рю­чек в линии и пят­на, всё сплошь и густо зама­за­но каки­ми-то лица­ми и фигу­ра­ми, све­та­ми, теня­ми. Тут Лёш­ка пере­шёл на свой обыч­ный язык кар­ти­нок. Кста­ти, посмот­ри – вон на полях буд­то лик про­све­чи­ва­ет­ся сквозь бума­гу, да с абсо­лют­но тво­и­ми гла­за­ми, а рядом толь­ко ещё кусо­чек тек­ста мож­но разо­брать: «при­нес­ла ала­васт­ро­вый сосуд с миром и, став поза­ди у ног Его и пла­ча, нача­ла обли­вать ноги Его сле­за­ми и оти­рать воло­са­ми голо­вы сво­ей, и цело­ва­ла ноги Его, и маза­ла миром».

А вот и нена­гляд­ный Лазо­рев (меж­ду нами, девоч­ка­ми, писан­ный кра­са­вец) – рас­пус­ка­ет­ся сло­ва­ми во след сво­е­му све­ти­лу. Вот, похо­же, как раз с того места, где у Лёш­ки сло­ва иссяк­ли и пере­шли в картинки:

И вымыв ноги ему, ска­за­ла она: «брат мой ждёт тебя на празд­ник, да при­гла­сить боит­ся». И это чистей­шая прав­да – не знаю, что бы со мной было, ответь он отка­зом. Вдо­ба­вок я стес­нял­ся. Как-то глу­по, бес­тол­ко­во и по-дет­ски – ожог слу­чай­но­го сопри­кос­но­ве­ния, и вот уже удуш­ли­вая вол­на и пят­ни­стый румя­нец всё замет­нее на фоне мое­го мяг­ко­го хито­на небес­но-голу­бо­го шел­ка. Неда­ром сего­дня мой насто­я­щий день рож­де­ния – вот он, дар божий: накло­нил­ся, сей­час что-то ска­жет…

– Мне кажет­ся, или пошёл зна­ко­мый текст? – Маша ста­ра­тель­но намор­щи­ла лобик, – где-то я это уже слышала?

– Смя­тый хала­тик как мате­ри­а­ли­за­ция смя­те­ния. – под­ска­за­ла Лиза, про­дол­жая, каза­лось наизусть, почти не загля­ды­вая в написанное.

«При­хо­ди к нам и зав­тра тоже» – и учти­вая полу­улыб­ка момен­таль­но выда­ёт жела­е­мое за дей­стви­тель­ным, сме­ши­ва­ет даты с чис­ла­ми, пута­ет бра­тьев с сёст­ра­ми. Мне нра­вит­ся ещё как он при мне спо­кой­но раз­вле­ка­ет­ся с сест­рою, и плот­ная дым­ка мас­ля­ни­сто­го фимиа­ма скра­ды­ва­ет обман­чи­вой скром­но­стью неуло­ви­мую тон­кость его стру­я­щих­ся очер­та­ний и при­цель­ную точ­ность лёг­ких дви­же­ний. Дым сгу­ща­ет­ся, но мои запа­сы лада­на неис­то­щи­мы, а так­же и яшмы и любых кам­ней каких он толь­ко поже­ла­ет. Солн­ца боль­ше не вид­но, но нет – вот оно пока­за­лось опять – ухо­дит в сто­ро­ну – вверх-вниз – и неуже­ли так прой­дёт четы­ре дня? Жгу­чий свет, гарь, дым, копоть, пот, смрад и вонь раз­ле­тят­ся во все сто­ро­ны из-под мое­го над­гроб­но­го кам­ня выте­сан­но­го кем-то из глы­бы чистой люб­ви. И тогда он про­тя­нет­ся ко мне лучом све­та, под­ни­мет за руку, при­жмёт нена­дол­го к гру­ди и отве­дёт домой, где в нашем фини­ко­вом горо­де медо­вый месяц вчет­ве­ром а ведь дру­гие захо­тят его забить кам­ня­ми да не алма­за­ми и спо­ткнув­шись он упа­дёт в грязь а я боль­ше не смо­гу это­го выно­сить бро­шу хитон убе­гу в даль­ний сад где ста­рая ябло­ня и так и непри­ру­чен­ные каче­ли меня при­мут и не услы­шу их скри­па и не заме­чу как дере­вян­ные пере­кла­ди­ны к утру пре­вра­тят­ся в пере­ма­зан­ный засох­шей чёр­ной кро­вью крест.

– Что это было? – при­ня­лась Маша заги­бать недо­воль­ные тон­кие паль­цы со сле­да­ми въед­ли­вых чер­нил на фалан­гах и остат­ка­ми раз­но­цвет­но­го мани­кю­ра на ост­рых ног­тях – для нача­ла бес­со­вест­ный пла­ги­ат из сереб­ря­но­го века, потом пол­тон­ны смер­дя­ще­го дека­дан­са для раз­го­на, и пош­лень­кое попра­ние норм обще­ствен­но­го вку­са, грам­ма­ти­ки и син­так­си­са на закус­ку? Бед­ная Лиза! – всё это читать…

– А, по-мое­му, это насто­я­щие пере­жи­ва­ния сакраль­но­го лазо­ре­во­го цвет­ка. – каза­лось, выныр­ну­ла Лиза из чте­ния. – Так он и рас­кры­ва­ет­ся и рас­пус­ка­ет­ся. Под­час неук­лю­же, а то и вовсе жёст­ко, гру­бо и не обра­щая ни малей­ше­го на бед­ную Машу и её вку­сы. Конеч­но, он что-то слы­шал, а может даже и читал, и теперь это его соб­ствен­ность, вовсе уже не похо­жая ни на что дру­гое, хотя писа­ли-то все, кому не лень. Даже тихо­ня и зуб­ри­ла Шимон, зна­ешь, из тех, кто посто­ян­но свер­лит тебя оло­вян­ным голу­бым взгля­дом хро­ни­че­ско­го отлич­ни­ка; у него же разу­ме­ет­ся, как у само­го ответ­ствен­но­го, клю­чи от школь­но­го сарая – одним сло­вом, тише воды – ниже тра­вы, как пра­ви­ло, не слыш­но – не вид­но его ни в шко­ле, ни на ули­це – ни с того ни с сего вдруг возь­ми да выдай на-гора сказ­ку – да каки­ми ярки­ми и пёст­ры­ми сло­ва­ми на солн­це бле­стя­щую! Сце­на и место дей­ствия: семья рыбац­кая, бед­ная, отец да два сына, изо дня в день о заре с тяжё­лым нево­дом. Как одна­жды они с брат­цем Андрю­хой встре­ча­ют, пред­ставь себе, того же само­го про­та­го­ни­ста, о кото­ром нам все уже здесь друж­но и не на одну стра­ни­цу пона­рас­ска­за­ли, и зовут его с собою на рыбал­ку. А ноч­ной улов, как извест­но, не про­стой. Тут тебе то рыбы, испу­ган­но рот разе­ва­ю­щие, то души бла­жен­ные, нищен­ству­ю­щие. Ну да вид­но, нало­ви­ли там тако­го, что нача­ло им вся­ко-раз­но мере­щить­ся: то он по морю аки посу­ху идёт, то вдруг у всех на гла­зах пару рыбок в пир на всю дерев­ню пре­вра­ща­ет. Ну это, поло­жим, изна­чаль­но про­сто под­со­зна­тель­ное жела­ние любо­го рыба­ка. А даль­ше, к сожа­ле­нию, как-то ском­ка­но, начи­на­ют­ся какие-то несу­свет­ные то ли угро­зы, то ли пись­ма-посла­ния не пой­ми кому. Кста­ти, Шимон ско­ро уез­жа­ет. Отца отправ­ля­ют на пару лет в загран­ко­ман­ди­ров­ку. Шим­ми мне всё это рас­ска­зал и при­знал­ся, что с тех пор, как сдал мне свою рабо­ту, не пере­ста­вал думать об этом, и хочет­ся ему допи­сать ещё и ещё, и про то, и про это, и герои воз­ни­ка­ют сами по себе, и ему вро­де бы и вовсе врать не хочет­ся, но они живут само­сто­я­тель­но и дела­ют что им взду­ма­ет­ся, и не спра­вит­ся ему с ними. Обе­щал писать и при­сы­лать мне пись­ма со сво­и­ми новы­ми рас­ска­за­ми. Гля­дишь, и полу­чит­ся ещё из мое­го рутин­но­го зада­ния и отцов­ско­го назна­че­ния боль­шая писа­тель­ская мис­сия, а то и пере­хо­дя­щая в при­зва­ние, и ста­нет наш зуб­ри­ла Шим­ми отцом-осно­ва­те­лем чего-нибудь. Первую открыт­ку за стран­ной под­пи­сью Пётр я полу­чи­ла на про­шлой неде­ле. Отку­да он её при­слал – не разо­брать: сек­рет­ная мис­сия евре­ев из Вави­ло­на, город Рим.

– М‑да… – попы­та­лась пере­ве­сти Маша в фор­му слов и сло­жить из них хоть сколь-нибудь вра­зу­ми­тель­ное тол­ко­ва­ние тем путан­ным намё­кам и подо­зре­ни­ям, что вдруг повы­ле­за­ли жад­ны­ми пауч­ка­ми из тём­ных щелей, углов, смыс­ло­вых и сти­ли­сти­че­ских лакун уче­ни­че­ских тет­ра­дей. Её взгляд в спеш­ке пере­пры­ги­вал с гото­во­го выва­лить­ся из шка­фа от любо­пыт­ства изряд­но потрё­пан­но­го Дон-Кихо­та на недав­но пере­из­дан­ную и пока ещё не чита­ную Лоли­ту. Той самой глав­ной кни­ги, где всё долж­но было объ­яс­нить­ся, на пол­ках не было. Или Маша все­го лишь не мог­ла её най­ти. Как, впро­чем, и не мог­ла, даже с замет­ным уси­ли­ем подыс­кать более или менее логич­ное оправ­да­ние всем этим стран­ным сов­па­де­ни­ям. Оче­вид­но, ста­рое и хоро­шо извест­ное и, как пра­ви­ло, вполне при­ем­ле­мое дру­ги­ми, но толь­ко конеч­но же не Лизой, объ­яс­не­ние – у дура­ков мыс­ли схо­дят­ся – её и саму поче­му-то сей­час не то что­бы совсем не устра­и­ва­ло, но тре­бо­ва­ло серьёз­ней­ше­го пересмотра.

– Сда­ёт­ся мне, нака­нуне вече­ром, в час небы­ва­ло жар­ко­го зака­та, поло­ви­на тво­е­го клас­са сиде­ла на ска­мей­ке лицом к пру­ду и игра­ла в накру­чен­ную исто­рию, – попро­бо­ва­ла Маша, наткнув­шись на спа­си­тель­но­го сам­из­да­тов­ско­го «Масте­ра». – Навер­ня­ка не мень­ше наше­го забав­ля­ют­ся, как ты сама меня учи­ла – пишешь одну строч­ку, заво­ра­чи­ва­ешь её и пере­да­ёшь листок вме­сте с шари­ко­вой руч­кой сле­ду­ю­ще­му в оче­ре­ди, тихо пря­ча в кар­мане нена­ро­ком раз­гры­зен­ный в сочи­ни­тель­ских ста­ра­ни­ях кол­па­чок – пом­нишь? А тебе сей­час выпа­ло всё это раз­вер­нуть, вот и пой­ди раз­бе­рись, где талант, а где выпендрёж.

– Какая раз­ни­ца, как и поче­му это полу­чи­лось, и есть ли в этих бай­ках прав­да? Мне совер­шен­но не важ­но. Луч­ше послу­шай ещё: вот и оно, нако­нец, – потя­ну­лась Лиза от удо­воль­ствия – мат­вей­ки­но сочи­не­ние, а то я уж было испу­га­лась, что зате­ря­лось и так мне его жал­ко ста­ло – ты не пове­ришь, но я его вме­сто «Отче наш» по вече­рам перед сном перечитываю:

Ван с тру­дом при­от­крыл гла­за и пере­вер­нул­ся на бок. Голов­ная боль пере­вер­ну­лась вме­сте с ним. Тыся­чи зелё­ных попу­га­ев носи­лись с истош­ным гомо­ном от одно­го вис­ка к дру­го­му у него над голо­вой. Ван защи­щал­ся как мог, до слёз зажму­рив щёлоч­ки глаз, а пото­му и не раз­гля­дев вовре­мя непо­нят­но отку­да взяв­шу­ю­ся тол­пу на при­гор­ке, пока вско­ре до него не донёс­ся её необыч­ный, крайне нестрой­ный шум. Голо­ся на всю окру­гу, собрав­ши­е­ся повто­ря­ли в раз­но­бой, каж­дый на свой лад, толь­ко одно сло­во: Осан­на! не про­сто выкри­ки­вая, а как бы вытал­ки­вая его впе­рёд, подаль­ше перед собой, так, что­бы оно доле­те­ло и вста­ло рядом с незна­ко­мым (несколь­ко смаз­ли­во­го вида, впо­след­ствии закреп­лён­но­го все­ми кано­на­ми) юно­шей, с недо­умён­ной улыб­кой огля­ды­ва­ю­щим под­хо­дя­щих к нему всё бли­же и бли­же и поне­мно­гу окру­жа­ю­щих его неров­ным, широ­ким коль­цом людей. «Про­спал!» – и, не успев закон­чит­ся как подо­ба­ло бы доса­дой, отча­я­ни­ем, оби­дой на себя и озлоб­лен­но­стью на дру­гих, эта пер­вая незре­лая спро­со­нья мысль была сра­зу же пре­рва­на несме­лой пока догад­кой, а вме­сте с ней и ощу­ще­ни­ем непо­нят­но отку­да взяв­шей­ся бод­ро­сти, уже при­шед­шей на сме­ну боли от чуть было не рас­трес­кав­шей­ся на части голо­вы, – «Это он!»

– А, ну вот и он, нако­нец, осан­на, что вся ком­па­ния, семе­ро – одно­го, а всё ждут. – Ван накру­чи­вал и наби­рал обо­ро­ты речи, бор­мо­ча нагро­мож­де­ние чуд­ных сло­вес­ных кон­струк­ций всё более и более неот­чёт­ли­во, нераз­бор­чи­во, гло­тая окон­ча­ния фраз тут и там, так что мне не толь­ко запи­сать за ним, но даже попро­сту рас­слы­шать его от сло­ва к сло­ву ста­но­ви­лось всё труд­нее. – Имен­но тебя-то я и ждал, знаю – для того толь­ко и рож­дён был. Пой­дём за мной, и ста­нешь ты впе­ре­ди меня, пото­му что ты был и преж­де. Сло­ва сле­та­ли горя­чеч­ным бре­дом с пере­сох­ших губ, под­хва­ты­ва­лись несу­щим песок сухо­ве­ем и, уда­рив­шись вда­ле­ке о сожжён­ные зно­ем ска­лы, кам­нем воз­вра­ща­лись к Вану, пыта­ясь сбить его с ног. – И будешь ты явлен и наре­чёт­ся имя тебе… – запнув­шись в недо­уме­нии – звать-то тебя?

– Царь иудейский.

– Ха, Его Вели­че­ство! Как же мы сра­зу да не поня­ли! Ну конеч­но же – Его Шумер­ское Вели­че­ство! Его Шу…

– Стой­те – спо­кой­но, но власт­но под­няв руку, оста­но­вил насмеш­ки окру­жав­шей его тол­пы. – Вот так мне вполне нра­вит­ся, одно­го сло­га хва­тит, и тот, кто ещё не оглох от ваше­го шума, услы­шит: Его-шу, Его-ша. Послу­шай­те, как лас­ко­во выхо­дит, пока­чи­ва­ясь на язы­ке, а потом вытя­ги­вая губы в поце­луе. Мож­но даже ещё уко­ро­тить и оста­вить совсем про­сто – Го-ша, Гоша…

– О‑го-го-ша! Oh, my Gosh! – тут же возо­пи­ли в ответ джин­са­тые деви­цы, настой­чи­во, как надо­ед­ли­вая и зали­па­ю­щая в гла­зах замед­лен­ная съём­ка, под­ка­ты­ва­ю­щие со всех сто­рон, то исступ­лён­но поша­ты­ва­ясь в дроб­ных рит­мах неукро­ти­мой пляс­ки и обжи­гая его паля­щи­ми язы­ка­ми полу­ден­ной жары, то плот­но облеп­ляя и раз­гла­жи­вая мас­ля­ни­сты­ми ладо­шка­ми его неволь­но подра­ги­ва­ю­щие муску­лы жела­ния. – Осан­на! Сни­зой­ди к нам, сын чело­ве­че­ский! Посвя­ти нас в тай­ну свою!

– Брысь, ведь­ми­но отро­дье! – рас­се­кая воз­дух хво­ро­сти­ной, выско­чил таба­ке­роч­ным чёр­том из-за кочек запы­хав­ший­ся Ван. Про­тис­нув­шись сквозь бес­но­ва­тую тол­пу с помо­щью щед­ро раз­да­ва­е­мых напра­во и нале­во пин­ков, вес­ких опле­ух, матё­рых затре­щин и несколь­ких непе­чат­ных ара­миз­мов, он сбро­сил на песок свою покла­жу – здо­ро­вый кув­шин, пови­дав­шее рожи зер­ка­ло и лох­ма­тую тет­радь, завёр­ну­тую в поло­тен­це – и, при­щу­рив­шись, обер­нул­ся к Гоше: А ведь неспро­ста, долж­но быть, они тебя умас­ли­ли. Зна­ют, порож­де­ния ехид­ны, чего ждать и хотеть от тебя. Да и оба мы зна­ем, – хит­ро косясь на свою заму­со­лен­ную тет­рад­ку, – что я, хоть и не досто­ин, а испол­нить обя­зан. Сда­ёт­ся мне, слы­шу мам­кин голос, да как воз­ра­до­ва­лась она в серд­це сво­ём за сест­ру свою, и вот уж вечер при­позд­нил­ся, а они всё наго­во­рить­ся не могут, да всё о нас с тобой, «каки­ми мы ста­нем, когда вырас­тем». Дежа­вю, ска­жешь? Или это от жары, мираж, типа такой, виде­ние во вре­ме­ни. Хоро­шо хоть реч­ка рядом – оку­нём­ся в воду, да побрыз­га­ем­ся, да смо­ем всю грязь ста­рую да при­став­шую, всю эту нудя­ти­ну напе­рёд извест­ную, все эти ста­рые заве­ты на новый лад и попро­бу­ем что-нибудь новень­кое – дай-ка вот окроп­лю тебя на удачу.

– Так вот, – как ни в чём не быва­ло и ни капель­ки не сму­ща­ясь, запах­нул свой халат Ван и на секун­доч­ку при­за­ду­мал­ся о потра­чен­ном на сует­ное, пустое и под конец всё-таки сбе­жав­шем от него, по-види­мо­му, с этим про­хо­дим­цем Пру­стом, вре­ме­ни. Ста­ра­тель­но, при­кры­вая гла­за от нату­ги, но всё так же без­успеш­но, попы­тал­ся при­пом­нить хотя бы пару лозун­гов из зло­бо­днев­ной и мод­ной когда-то, в тот далё­кий момент моло­до­сти мира, выучен­ной наизусть роли вопи­ю­ще­го в пустыне, не под­гля­ды­вая в свою спа­си­тель­ную тет­рад­ку, и, сетуя на бес­тол­ко­вость и бес­по­мощ­ность памя­ти и без­на­дёж­но вды­хая, при­нял­ся тща­тель­но и нето­роп­ли­во рас­ти­рать пле­чи и спи­ну Гоши мах­ро­вым поло­тен­цем, бор­мо­ча себе под нос, как мог­ло пока­зать­ся непо­свя­щён­но­му, совер­шен­ную околесицу:

– Так же как и мы с тобой, сей­час они вдво­ём, где-то вда­ле­ке от все­го све­та, в углу опу­стев­шей кух­ни тра­вят нескон­ча­е­мые бай­ки, цеп­ляя сло­во за сло­во и пере­би­вая друг дру­га, пото­му что зна­ют навер­ное, что не встре­тить­ся им боль­ше, не столк­нуть­ся слу­чай­но ни в лиф­те офи­са, ни в оче­ре­ди в мага­зине, ни за углом на ули­це, не попасть ни под кинош­ный июль­ский дождь, ни под злоб­ный стук сосе­дей за обшар­пан­ной сте­ной, ни под нале­тев­ше­му в свой неумо­ли­мый срок и всё-таки так не вовре­мя и не к месту листо­пад, что бес­по­ря­доч­но раз­бро­сал и нещад­но пустил по миру всё, чему не суж­де­но сви­деть­ся – их самих, их вре­мя и их исто­рии. А забы­тым исто­ри­ям, как рас­те­рян­ным ноч­ным при­чу­дам, не про­дол­жить­ся, не дотя­нуть, не выжить до сле­ду­ю­ще­го дня, и не мне тебе объ­яс­нять, чем занять каж­дый про­хо­дя­щий мимо день в ожи­да­нии зав­траш­не­го счастья.

– Ох, Вань, а ты и вправ­ду дура­чок, или опять, как тогда на реч­ке в вер­блю­жьей шку­ре с кув­ши­ном и про­чей мишу­рой, про­сто при­ки­ды­ва­ешь­ся? Если так, то вот тебе мой завет, моё самое чест­ное-бла­го­род­ное. Совсем неохо­та мне брать лиш­ний грех на душу, да вид­но ниче­го не попи­шешь. – Гоша, сидев­ший до это­го момен­та в позе вяло­го лото­са, обре­чён­но под­нял­ся с пола и слов­но поне­во­ле поплёл­ся к окну. Ото­гнав при­сев­ше­го на под­окон­ник голу­бя, он на секун­ду о чём-то заду­мал­ся, слов­но под­счи­ты­вая в уме, потом негром­ко вздох­нул и мот­нул голо­вой, отбра­сы­вая то ли сомне­ния, то ли спу­тан­ные сквоз­ня­ком кос­мы. Оре­ол нерв­но дро­жа­ще­го кон­тро­во­го све­та от улич­но­го фона­ря высве­тил его точё­ные руки и худые, но вызы­ва­ю­ще рас­прав­лен­ные пле­чи. Каза­лось, что вокруг голо­вы оси­ял нимб. – истин­но гово­рю вам, тор­же­ствен­но обе­щаю и кля­нусь, отныне и во веки:

Ни при­ки­ды­ва­ю­ща­я­ся морем река, злоб­но, как и поло­же­но жен­щи­нам горо­да сталь­но­го неба, поку­сы­ва­ю­щая утоп­тан­ный каб­лу­ка­ми гра­нит, ни стыд­ли­во усколь­за­ю­щая от про­ныр­ли­вых фар южная доро­га в пыль­ное три­де­вя­тое цар­ство при­зрач­ной одно­днев­ной сво­бо­ды, ни озор­ной испуг серых глаз в чужом необъ­ят­ном доме, ни узбек­ский хала­тик на спин­ке сту­ла, ни лип­кие от арбуз­но­го сока руки – ничто не про­па­дёт, не исчез­нет, а оста­нет­ся пре­веч­но с тем, кто уви­дел, услы­шал и познал меч­ту свою, не убо­ял­ся дотро­нуть­ся до неё. Не убий, не забудь, не ума­ли, не изни­чтожь ни тос­кой, ни отча­я­ньем, ни сно­твор­ным жела­ния свои, а пестуй их и делись послед­ней надеж­дой с тем, кого при­ва­дил и при­охо­тил к стра­сти своей.

– Так опосля при­дёт­ся ещё рас­пла­чи­вать­ся и отве­чать за того, кого при­ру­чил? – Ван, не осо­бен­но стой­кий к кухон­ной фило­со­фии, под­бро­сил неко­гда бле­стя­щий, а ныне жлоб­ски заму­со­лен­ный шил­линг, буд­то бы пожерт­во­ван­ный ему намед­ни той самой коро­ле­вой, чей замет­но при­укра­шен­ный порт­рет кра­со­вал­ся на моне­те, но не пой­мал, и богат­ство ука­ти­лась куда-то под стол, алч­но позыр­ки­вая на окружающих.

– Если не хочешь жить в посто­ян­ной опас­но­сти, боясь и осте­ре­га­ясь ближ­не­го сво­е­го – воз­лю­би его. Не пугай­ся, но под­ставь ему щёку, – ста­ра­тель­но не обра­щая вни­ма­ния на сует­ню и ива­но­вы фоку­сы, зануд­но тянул свою хрип­лую шар­ман­ку Гоша, всё силь­нее повы­шая тон и то и дело сры­ва­ясь на визг. – и тогда не будет люб­ви кон­ца. Ниче­го и нико­гда не кон­чит­ся. В отли­чие от богов, у самых про­стых и смерт­ных это оста­нет­ся да навсе­гда, при­чём (и это самое важ­ное) у обо­их. Поэто­му я и не раз­ре­шаю уби­вать. Вот ведь поче­му «не убий»? – не пото­му что отби­ра­ешь чью-то жизнь – тако­го выхо­ло­ще­но-абстракт­но­го поня­тия вам не оси­лить, а пото­му, что убив одно­го, ты дру­го­го, того, кто уби­то­го любит, остав­ля­ешь одного.

– Успо­кой­ся. Вот, отхлеб­ни немно­го. Поди, в гор­ле пере­сох­ло, – про­тя­нул Ваня потёр­тую фляж­ку с тягу­чей кро..

– Боже, какой ужас­ный, пош­лый, постыд­ный текст! Что-то очень зна­ко­мое, как ругань в подъ­ез­де, или, хуже того, про­па­ган­дист­ские репор­та­жи полу­пья­ных теле­ве­ду­щих – крик­ли­вые лозун­ги, дешё­вый пафос, обес­це­нен­ные сло­ва, бро­шен­ные на ветер и вско­ре пад­шие в истоп­тан­ную кир­зо­вы­ми сапо­га­ми хлюп­кую гли­ну, грязь и сля­коть несдер­жан­ных обе­ща­ний, лью­щих­ся уша­том соп­лей и слёз, – рас­крас­нев­шей­ся от каш­ля Лизе было явно не до шуток. – Я тебя тако­му не учи­ла. Отку­да это?

– Ну если о сло­вах и сти­ле речь зашла, то, может, луч­ше в сло­ва и поиг­ра­ем? – подат­ли­во спа­сая ситу­а­цию, попро­бо­ва­ла свои силы Маша.

– Да, теперь нам бы… – эхом ото­зва­лась Лиза.

– «Теперь», – не вытер­пел Ван, – Ужас­ное слов­цо. До чего же созвуч­но сло­ву «тер­петь».

– Оста­ёт­ся нам теперь вытер­петь – уце­пил­ся за обры­вок идеи Гоша, пыта­ясь поды­то­жить, – впе­ре­ди ещё так мно­го дней, ночей, вече­ров, при­хо­дя­щих враз­но­бой, в про­из­воль­ном поряд­ке, когда их никто не звал и не ждал, каж­дый со сво­им настро­е­ни­ем в замыз­ган­ном куль­ке под мыш­кой, или со сво­и­ми кто горе­стя­ми, кто радо­стя­ми, шны­ря­ю­щих из угла в угол неза­мет­но как мышь, или еле воло­ча­щих ноги. Их до того мно­го – нескон­ча­е­мый сонм, так что даже не при­дёт­ся спе­шить и навёрстывать…

– А при­дут ещё и ещё, – с готов­но­стью под­хва­ти­ла Маша, соглас­но кивая, – дни, неде­ли, меся­ца и годы со сво­и­ми задум­ка­ми и чуде­са­ми, и при­не­сут с собою пух­лые вязан­ки вре­ме­ни неохват­ны­ми сно­па­ми, азарт да силуш­ку ска­зоч­ную, по бога­тыр­ски отча­ян­ную, такую, что­бы за любое дело взять­ся не раздумывая…

– Напри­мер, – слов­но наро­чи­то нев­по­пад встря­ла Лиза, пере­во­дя тему из без­дум­но­го мажо­ра в эле­ги­че­ский минор, – смот­реть еже­ве­чер­ний выпуск ново­стей по теле­ви­зо­ру, или про­гноз пого­ды у моря на зав­тра, оста­ва­ясь со всем этим неук­лю­жим и ненуж­ным зна­ни­ем без тебя…

– Выужи­вая весть про тебя? – под­риф­мо­вал Ван.

– Луч­ше «весь из себя», – раз­ма­хи­вая по-дири­жёр­ски рука­ми, Маша вооду­шев­лён­но пари­ро­ва­ла невы­но­си­мо дешё­вые дву­слож­ные алли­те­ра­ции, – Или же, «вме­сто тебя и тебя не любя».

– Вме­сто тебя, – зажав вис­ки ладо­ня­ми, не уни­ма­лась Лиза, – в голо­ве лишь эхо, повто­ря­ю­щее что-то тихое, нераз­бор­чи­вое, отзы­ва­ю­ще­е­ся толь­ко на имя твоё.

– Да свя­тит­ся имя твоё! – маши­наль­но отта­ра­ба­нил под­сказ­ку Ван.

– Ваши при­ста­ву­чие, лип­кие сло­ва, их малень­кие сло­ги и юркие бук­вы, отча­ян­но, как малень­кие дети, цеп­ля­ю­щи­е­ся за руки взрос­лых, – встрях­нул голо­вой Гоша, с тру­дом выле­зая из-под оце­пе­не­ния сво­е­го мод­но­го мохе­ро­во­го сви­те­ра и вытас­ки­вая из стел­ла­жа кни­гу, – Может, хва­тит играть в сло­ва, в горо­да, в пред­ва­ри­тель­ные лас­ки и про­чую ерун­ду? Зачем при­ду­мы­вать, всё уже написано.

– Вау, где ты это выко­пал? – Маши­ны тща­тель­но уло­жен­ные бро­ви пополз­ли вверх. – Я ведь рань­ше иска­ла, да так и не нашла.

Ван выхва­тил из гоши­ных рук потрё­пан­ный бест­сел­лер и при­нял­ся декла­ми­ро­вать, вычи­ты­вая обрыв­ки фраз из нао­бум пере­ли­сты­ва­е­мых страниц:

– Твои вос­по­ми­на­ния оста­нут­ся зво­ном чока­ю­щих­ся бока­лов, пере­хо­дя­щим в звук коло­коль­но­го наба­та по вече­рам, где с преж­них вре­мён толь­ко несколь­ко полу­ис­тлев­ших от без­на­де­жья лист­ков с рас­сы­па­ю­щи­ми­ся бук­ва­ми забы­то­го нами алфа­ви­та, неосу­ще­стви­мые и отто­го ещё более навяз­чи­вые упо­ва­ния на невы­но­си­мо горь­кий кофе хоть ино­гда по пят­ни­цам, береж­но хра­ни­мый ком­про­мат засох­шей плён­ки, недо­риф­мо­ван­ные сти­хи, несдер­жан­ные клят­вы, невы­пол­нен­ные заро­ки и обе­ща­ния, мно­го­тон­ное гро­мадьё пла­нов, отва­ли­ва­ю­щих­ся заско­руз­лой кожу­рой каж­дую сле­ду­ю­щую неде­лю по мере засы­ха­ния, недо­ступ­ные удо­воль­ствия для самых бед­ных, пере­пач­кан­ные postcoitum сло­ва, застыв­шие в поля­ро­ид­ном сним­ке руки, гер­ба­рии иссох­ших поце­лу­ев на потрес­кав­ших­ся губах, неслы­ши­мые теле­фон­ные звон­ки в пустой квар­ти­ре, застряв­ший в одеж­де запах при­до­рож­ной гостиницы…

Лиза при­жа­ла к себе маши­ну голо­ву, попе­ре­мен­но то целуя макуш­ку, то при­гла­жи­вая её куд­ри и при­го­ва­ри­вая: «Ванеч­ка, ну зачем ты так?»

Но он про­дол­жал, буд­то не слыша:

– Как малень­кие дети бегут к сво­им роди­те­лям, пока­зы­вая све­жие цара­пин­ки, что­бы на них поду­ли, про­шеп­та­ли все­мо­гу­щее вол­шеб­ное закля­тие и поце­ло­ва­ли и в ран­ку и в лобик, как тол­пы про­ка­жён­ных и страж­ду­щих, давя друг дру­га, пол­зут в хра­мы, предъ­яв­ляя свои уве­чья и язвы тому, в чьих силах исце­ле­ние, так и я, мож­но даже поду­мать, что немно­го хва­ста­ясь, ука­зы­ваю тебе на серд­це: вот смот­ри, здесь была любовь, и она всё ещё не про­шла, она до сих пор болит. И каж­дый новый удар пуль­са воз­вра­ща­ет мне твой образ, твои сло­ва, твою тень, дарит мне ещё одну кро­ху жела­ния при­льнуть к тебе и так остать­ся. Amen.

– Tак, всё, хва­тит, пора соби­рать­ся. – отре­за­ла вдруг Лиза, услы­шав звон сосед­ней колокольни.

– Ой, ну пого­ди. – Маша оза­да­чен­но тере­би­ла свой модер­но­вый кре­стик на высо­ко­тех­но­ло­гич­ной цепоч­ке под цвет локон. – Тут я уже ниче­го не поня­ла: что это сей­час было и кто все эти люди – дру­зья, родственники?

– Оставь, сей­час надо пако­вать вещи и в доро­гу. Ой не близкую.

– И это­го я тоже не пой­му: будь добра, отче­го такая спеш­ка и зачем в такую даль? – отча­ян­но попы­та­лась Маша вер­нуть игри­вое настро­е­ние, под­спуд­но подо­зре­вая, что дело пах­нет керосином.

– Коро­че, – как буд­то пере­клю­чив тум­блер на дру­гую вол­ну, язык, напря­же­ние (на сей раз Лиза рез­ко отбро­си­ла пра­ви­ла). – Мой муж…

– Объ­ел­ся груш – с готов­но­стью все­гда ёрни­чать встря­ла Маша. – Как всем извест­но, «доро­гой, люби­мый и единственный».

– Да, имен­но так: доро­гой, люби­мый и един­ствен­ный – чека­ни­ла, не повы­шая тона, Лиза. – нако­нец, нашёл рабо­ту. Полу­чил долж­ность, при­чём сра­зу началь­ствен­ную, доволь­но тёп­лое местеч­ко в фили­а­ле круп­ной ита­льян­ской фир­мы. Захар у него не в пря­мом, но, по-сути, в под­чи­не­нии. Так вот, про­ве­ряя оче­ред­ной про­ект, видит вдруг на кар­тин­ках не вави­лон­скую блуд­ни­цу, а меня – супруж­ни­цу закон­ную свою ста­ло быть. Тут уж все его «крас­ные лам­поч­ки» так и поза­жи­га­лись: отку­да эти фото­гра­фии? кто, где, как, когда? Уж сколь­ко я про­си­ла Заха­руш­ку не сни­мать, да ведь он, похо­же, ниче­го кро­ме меня не видит, и нико­го, кро­ме себя, не слы­шит – взял да под­ме­нил одну из пят­на­дца­ти аль­бер­то­вых работ (рас­паль­цо­ван­ный их немец-иллю­стра­тор), на свою, ну ту, где я блуд­ни­цу разыг­ры­ваю, завер­нув­шись листом ват­ма­на, как одеялом.

– Ну уж никак ты на блуд­ни­цу не потя­нешь. У Заха­ра совсем, видать, кры­ша поехала.

– Дума­ешь? Ведь бере­мен­на я; навер­ня­ка не знаю, а ско­рее все­го, от Юры…

– Ах, ну что за ирод такой! – вырва­лось у Маши, в ужа­се поспеш­но при­крыв­шей ладо­нью рот.

– … но почти каж­дую ночь во сне мне кто-то объ­яс­ня­ет, что от Заха­ра… А он то и дело при­ка­лы­ва­ет­ся, гово­рит, мол, виде­ние ему было, соро­ка на хво­сте при­нес­ла, да чер­ти нашеп­та­ли, что дождём­ся мы наше­го Илю­шень­ку (ну да, вот даже имя выду­мал). Невдо­мёк ему раз­ве что чей ребё­но­чек. А ско­ро уж и вид­но будет: как вошла ты в сени, как обня­лись мы, так и запры­гал, взыг­рал. Не спра­ши­вай меня отку­да, но вер­но знаю, что Ива­ном наре­чёт­ся, и исхо­дить ему пустынь вдоль да попе­рёк, и омы­вать да окроп­лять тол­пы, и скры­вать­ся от глаз отца сво­е­го, и всё то, что ты рас­ска­зы­ва­ла из книж­ки – и пляс­ки девы, и заму­чен­ные мла­ден­цы, и голо­ва на блю­де. Всё схо­дит­ся теперь и так ясно я вижу его, но ныне ещё нет; зрю его, но не близ­ко. И ещё мно­го, чего тебе не рас­ска­жу рань­ше времени.

– Чего-чего? – на Маши­ном лице воз­ник­ла было недо­воль­но-хму­рая мина, но сра­зу же стёр­лась про­б­лес­нув­шей догад­кой. – Лиз, ты у нас про­сто слиш­ком впе­чат­ли­тель­ная осо­ба. Оставь, это же все­го-навсе­го дет­ские вра­ки да выдум­ки. Зна­ла бы ты чего мне в элек­трич­ке, пока к тебе еха­ла, цыган­ка нага­да­ла. А намед­ни ещё юро­ди­вый во двор захо­дил – такое нёс, что воло­сы дыбом. Не попа­дись мне на гла­за та кни­жон­ка, тяну­ли бы мы сей­час с тобой джин с тони­ком и обсуж­да­ли ново­мод­ные кол­ла­бо­ра­ции духов, кото­ры­ми будет пах­нуть ноябрь. И если бы ты, про­сти, не выпенд­ри­ва­лась, а дала бы детям нор­маль­ную тему сочи­не­ния, ска­жем «Быт и нра­вы губерн­ско­го горо­да N», или, на худой конец, что-нибудь типа «Что назы­ва­ет­ся сча­стьем», то и не сло­жи­лись бы все бред­ни вме­сте в одно, но такое неиз­беж­ное и неми­ну­е­мое кли­ку­ше­ство. Но зна­ешь, я‑то ведь тоже кой-чего умею. Вот уви­дишь, наво­ро­жу-накол­дую, и всё сло­жит­ся по дру­го­му, ина­че. Для это­го дай мне толь­ко посмот­реть на тебя в роли блуд­ни­цы, пока­жи фотку?

– Нету у меня, Маш, ниче­го. Ни веры тво­ей, ни без­ве­рия, ни сним­ка – вяло мах­ну­ла рукой Лиза. – сту­пай к Заха­ру в лабораторию.

Тро­и­ца подо­зри­тель­но­го вида нац­ме­нов, обве­шан­ных со всех сто­рон сум­ка­ми, бау­ла­ми, меш­ка­ми и чемо­да­на­ми, почти­тель­но пяти­лась задом, про­пус­кая Машу вглубь тём­ной комнаты.

– Нас при­гла­сил гос­по­дин Крас­нов, но теперь нам пора отправ­лять­ся даль­ше. В доро­гу. В нэб­лиж­ний, как у вас гово­рит­ся, путь.

– Нику­да вы не ухо­ди­те до кон­ца след­ствия, по край­ней мере, пока мы не раз­бе­рём­ся. – Шпа­ни­сто­го вида паца­ны в уни­фор­ме сдви­ну­лись, засу­чая рука­ва. – Что у вас тут в сумках?

– Гостин­цы при­вез­ли. Апель­си­ны, ман­да­ри­ны, хур­ма, гра­нат, вино. Све­жее всё, живое.

– Стар­шой, глянь-ка, не раз­бе­ру, что здесь.

– Зна­чит­ся так: золо­то, ладан, смир­на – как ули­ки пой­дёт, заби­ра­ем. А ну, пока­зы­вай­те, что ещё при­та­ра­ни­ли. Кому веле­ли передать?

– Сами не зна­ем. Не ина­че как царю такие подарки.

Гэб­эш­ни­ки рину­лись рыс­кать по углам. Рез­кий луч одно­го из их лазер­ных фона­ри­ков игри­во добе­жал до далё­кой звез­ды, так похо­жей на вол­шеб­ную ёлоч­ную игруш­ку, но висев­шую отче­го-то в совер­шен­ном оди­но­че­стве над голо­ва­ми у всех при­сут­ству­ю­щих при обыс­ке, под­черк­нув её мерт­вен­ную блед­ность и, отра­зив­шись, в изне­мо­же­нии упал назад, высве­тив рядом с местом паде­ния бле­стя­щую поверх­ность тон­ко­го ручей­ка. Он про­тя­нул­ся из лужи­цы тём­ной кро­ви, раз­лив­шей­ся вокруг Заха­ра и его люби­мой соба­ки, лежав­ших попе­рёк про­хо­да на полу. В руке Захар сжи­мал фото­гра­фию Лизы, что была сня­та украд­кой, через зер­ка­ло. На ней Маша при­льну­ла к Лизе, а та отре­шён­но смот­ре­ла пря­мо в камеру.

– А ну, вон отсю­да! – заши­пе­ла Маша. – Тоже мне, вол­шеб­ни­ки-кри­ми­на­ли­сты, масте­ра мисте­рий и отпе­чат­ков паль­цев. Все ваши спо­соб­но­сти, высме­ян­ные ещё каким-то Дой­лем – топать гурь­бой туда, куда направ­ля­ет отблеск звез­ды на бля­хе шерифа.

Поту­пив взгляд и тихо отдав какие-то рас­по­ря­же­ния по рации, сгорб­лен­ные поли­цей­ские исчез­ли в неиз­вест­ном направлении.

«Пере­бор» – едва успе­ла поду­мать Маша, отча­ян­но и судо­рож­но цеп­ля­ясь сво­и­ми непо­слуш­ны­ми паль­чи­ка­ми за поруч­ни, но всё-таки неумо­ли­мо спол­зая на под­ко­сив­ших­ся ногах на пол. Она попы­та­лась удер­жать­ся взгля­дом за гроз­ное «Не при­сло­нять­ся» на окне ваго­на, уно­сив­ше­го её в непо­нят­ное «как же теперь будет?» от лежа­ще­го навз­ничь посре­ди сво­ей все­гда таин­ствен­ной тём­ной ком­на­ты Заха­ра, от под­сы­ха­ю­ще­го ручей­ка кро­ви, почти неза­мет­но­го в осто­рож­ном, кра­ду­щем­ся све­те крас­но­го лабо­ра­тор­но­го фона­ря, от зага­доч­ной, чуже­зем­ной ком­па­нии кав­каз­цев с пусты­ми чемо­да­на­ми, иско­вер­кан­ны­ми сло­ва­ми то ли при­чи­та­ний, то ли вос­хва­ле­ний, от тол­пы ожда­е­мо тупых оприч­ни­ков, кру­ша­ших, пови­ди­мо­му, послед­нюю их тихую ночь с Лизой, от её ни к селу ни к горо­ду ребён­ка, из-за кото­ро­го всё теперь пере­ме­нит­ся – Лизе при­дёт­ся бро­сить всех: и её бед­ную, по-дет­ски взбал­мош­ную Машу, и талант­ли­вых уче­ни­ков с их бес­страш­ны­ми, полу­гра­мот­ны­ми рос­сказ­ня­ми, и так и не укро­щён­но­го Заха­ра. Но не толь­ко огни тон­не­ля мет­ро мель­ка­ли у Маши перед гла­за­ми: Лиза в окне авто­бу­са, Ваня, брыз­га­ю­щий водой на кузе­на, а потом укра­ша­ю­щий его в насмеш­ку тер­но­вым вен­цом, Иешуа с Шимо­ном, иду­щие по воде с сетя­ми, пол­ны­ми рыбё­шек и бью­щих­ся и тре­пе­щу­щих людей, так вне­зап­но похо­жая на неё саму и отли­ча­ю­щу­ю­ся толь­ко плот­ным сло­ем тату­и­ро­вок подру­га, заби­тая кам­ня­ми в ком­па­нии дру­зей, поце­луй двух муж­чин и мастер­ски разыг­ран­ный оргазм перед кре­стом на горе.

«И в этом доме тоже всё сме­ша­лось, и несчаст­ли­вы они тоже по-сво­е­му. А мои ли это мыс­ли?» – вскользь уди­ви­лась Маша, при­от­кры­вая гла­за. Перед ней скло­нил­ся некто весь в белом. На хала­те, рядом с крас­ным кре­стом и змей­кой, шев­рон с акку­рат­но выши­тым име­нем. «Габ­ри­эль».

– Не бой­ся, я фельд­шер-прак­ти­кант, ино­стран­ный сту­дент, мно­го­го у вас не пони­маю конеч­но, но зато знаю точ­но, что у тебя ско­ро родит­ся маль­чик. Радуйся!

Мгно­ве­нье, о кото­ром столь­ко веков упря­мо твер­дил немец, по-види­мо­му достиг­ло сво­е­го пика пре­крас­но­сти и, уве­рив­шись в этом, оста­но­ви­лось. Поезд же, наобо­рот, нара­щи­вая темп, выры­вал­ся из тон­не­ля к све­ту. Маша ока­за­лась не гото­вой к это­му. Как и к впо­пы­хах при­бе­жав­шей сего­дня весне с корот­ки­ми пла­тья­ми и зака­тан­ны­ми рука­ва­ми окру­жав­ших её и отче­го-то улы­ба­ю­щих­ся ей попут­чи­ков. Она полез­ла в кар­ман за теле­фо­ном, наша­рив невесть отку­да взяв­ший­ся кло­чок с полу­дет­ским почерком:

«Обра­зу­мив­ший­ся нако­нец плач муэд­зи­на пре­рвал­ся совер­шен­но непод­хо­дя­щей, неожи­дан­ной нотой. Таким он и сохра­нит­ся на весь этот зано­во нарож­да­ю­щий­ся день в памя­ти при­ле­га­ю­щих дере­вень, где ноч­ные завы­ва­ния вол­чиц и истош­ные кри­ки жен­щин поне­мно­гу сти­ха­ли, усту­пая место мол­ча­ли­во­му в сво­ей побе­див­шей тор­же­ствен­но­сти утру, раз­ли­ва­ю­ще­му­ся по все­му под­власт­но­му взгля­ду миру». Види­мо, это был обры­вок сочи­не­ния кого-то из люби­мых лизи­ных уче­ни­ков, под­пи­сан­ный чуд­ной зако­рюч­кой в углу – INRI.