На сле­ду­ю­щий после мое­го рож­де­ния год, при­е­хал Карл Рих­тер, отыг­рал в боль­шом зале кон­сер­ва­то­рии и уехал. С тех пор я Высо­кую Мес­су не слы­шал и поэто­му не знал, что Бах – совер­шен­но мос­ков­ский сочи­ни­тель. Неиз­быв­ное в сво­ей чуть ли не пят­на­дца­ти­ми­нут­ной про­дол­жи­тель­но­сти «Поми­луй мя» выва­ли­лось из теле­ви­зо­ра и пово­лок­лось за мной тем же настой­чи­вым, выве­рен­ным шагом, той упря­мой ходь­бой по нечи­щен­но­му сне­гу, через кото­рый обя­за­тель­но надо впе­рёд и даль­ше. И холод – пере­ве­сти дыха­ние и вдох­нуть страш­но. Поэто­му у Баха целый хор – всю доро­гу на одном выдо­хе. Никто не гор­ла­нит, не орёт, всё очень про­сто – несмот­ря на сло­ва – ясно, что молить­ся неко­му. Ушла, вид­но толь­ко спи­ну, не обер­нёт­ся. И теперь толь­ко дер­жать­ся утоп­тан­ной сере­дин­ки, как сокро­вен­ной темы, нико­му боль­ше в этой тем­но­те не вид­ной да и не нуж­ной. Ноги тяже­ле­ют, запле­та­ют­ся, пута­ют­ся шест­на­дца­ты­ми. Ино­гда под­хо­дят близ­ко незна­ко­мые то аль­ты, то сопра­но и под­хва­ты­ва­ют ту самую мою мело­дию, о кото­рой никто не дол­жен был и дога­ды­вать­ся. Пош­лень­ко так насви­сты­ва­ют, пере­ина­чи­ва­ют мотив­чик. Как же полу­чи­лось, что то, что было толь­ко для неё, ста­ло извест­но всем? Сам про­го­во­рил­ся, или, может, неосмот­ри­тель­но цело­вал­ся на гла­зах у изум­лён­ной пуб­ли­ки? Клял­ся, обе­щал, про­слав­лял, твер­дил «верую»? Вооб­щем, теперь понят­но поче­му это послед­нее, что Бах напи­сал и поче­му при жиз­ни так и не услышал.