Забегался, засуетился, замотался так, что вспомнил о начале осени, только посмотрев на календарь. Ничего удивительного – осени в этих краях почти что и не чувствуется. Завтра потепление и нет никакого шанса услышать, как потянет сквозняк, и посеревшее небо выветрит из смятой постели тёплый запах усталости, смешанный с духами. Вечнозелёные листья не вянут, ковриками высаженная трава не жухнет, никто не умирает у тебя на руках, не целует тебя последний раз за сегодня, не исчезает из поля зрения, несясь, сломя голову, на последний автобус. Страх расставания не превратится в силу сверхблизких ядерных взаимодействий, удерживающую тебя в ней и обнимаемого ею тебя. Скоро всё будет сдуто, сброшено, больше уже не модно в этом сезоне. Только осенью, не спеша сбрасывающей с себя поношенный защитный слой зелёного гламура и натягивающей на дрожащее тело тонкое демисезонное пальтишко, можно увидеть собственными глазами, как ненадёжны и хрупки руки и их объятия – их переплетением уже предопределён разрыв. В этот момент переодевания, достаточно одной полуувядшей приставки, из тех, что рассыпаны по тротуарам, чтобы превратить прикосновение (touch) в расставание (detouch). В это время года можно остаться дома, за окном, по которому капают осенние слёзы, а можно выйти на улицу, и хлюпать по лужам, время от времени размазывая ладонью стекающие по щекам капли. Все деревья поймут тебя – их оголённые, мокрые, чёрно-блестящие в свете фонарей, руки уже расстались друг с другом. Теперь каждый сам по себе, Пушкин в помощь. Но пока ещё осталось пару часов, за которые можно успеть: сидеть в опустевшей комнате, из которой ушли и разбежались все, даже пустозвонкое лето и приторачивать друг к другу слова на странице, не исправляя мягкое московское написание “дожь” на словарно-правильное – он ведь уже стучится, как бы не обидеть…